Вот уже два года как продолжается расследование уголовного дела в отношении редактора отдела религии газеты «Черновик» Абдулмумина Гаджиева и ещё двух фигурантов – Кемала Тамбиева и Абубакара Ризванова. Все трое, напомним, обвиняются в участии в деятельности террористической организации, организации её финансирования и участии в экстремистской организации (ч. 2 ст. 205.5, ч. 4 ст. 205.1 и ч. 2 ст. 282.2 УК РФ). В то же время редакция нашей газеты категорически не согласна с обвинением и с опорой на материалы уголовного дела утверждает, что оно необоснованное и не содержит никаких доказательств, хотя бы косвенно подтверждающих их вину1.
«Черновик» решил поговорить с семьями подсудимых, узнать, как они живут, с какими проблемами сталкиваются и как переживают происходящее их супруги.
На вопросы корреспондента ответила супруга Кемала Тамбиева Лаура Курджиева.
– Как изменилась ваша жизнь после ареста Кемала?
– Можно сказать, что кардинально. Мне пришлось вернуться из Москвы, где мы жили, к родителям в Карачаево-Черкесию, город Черкесск, вместе с детьми. Поменяли большой город на совсем маленький. Это меньше возможностей и для детей, и для меня. В финансовом плане, конечно, многое изменилось, потому что у нас Кемал был основным (добытчиком). Теперь всё легло на мои плечи. Не говоря уже об эмоциональном фоне.
– С какими первыми сложностями вы столкнулись?
– Первая сложность была в том, что после задержания Кемала (это произошло 16 июня 2019 года – «ЧК») мы не могли найти его местоположение. Во всех отделениях полиции Москвы, куда бы мы ни обратились, нам говорили, что его у них нет. Мы ездили и в отделение полиции в Балашихе (в итоге выяснилось, что он был именно там), так как проживали в этом районе, и в центральное отделение, не помню точное название. Везде говорили, что его нет. А если его нет, то мы не можем работать с адвокатом, потому что ему надо знать, куда конкретно ехать. Они просто затягивали время, чтобы мы не могли оказать юридическую помощь Кемалу.
– А с поиском адвоката в вашем случае было сложно?
– Это вторая сложность, с которой я столкнулась. Опыта в подобных ситуациях у меня не было, я с этим столкнулась впервые. Почти все, кому я звонила, говорили примерно одно и то же: смысла что-то делать вообще нет, потому что по 205-й статье ему всё равно дадут срок, и наш вам личный совет – сохранить эти деньги на обеспечение семьи, а не тратить на адвоката. Наймите дешёвого адвоката за 15 тысяч рублей в месяц, чтобы он для галочки на суды ходил.
В то же время мне люди помогали и рекомендовали адвокатов. Я звонила практически по всем номерам, искала в интернете. И в контору адвоката Мурада Мусаева звонили, но они не взялись, так как на тот момент мы ещё не знали о его местоположении. Когда мы уже узнали, что он летит в Дагестан, я попросила одного московского адвоката за это взяться, но он ответил, что не собирается лететь и порекомендовал адвоката Рашида Джафарова, который в итоге и защищал Кемала в Махачкале. Чуть позже мы наняли и второго адвоката Руслана Нагиева, который защищает его в судах сейчас.
– На самых первых заседаниях Кемала защищал другой адвокат, из КЧР, от которого он в итоге отказался. Его вы тоже нанимали?
– Нет, он появился на первых судах. Мы вообще не поняли, откуда он взялся. Он объяснил дяде Кемала, что слышал о нашей беде и просто вызвался помочь как земляку. Сам приехал, сам подписал соглашение. Он сказал, что хочет помочь в таком несправедливом деле. Мы быстро от него отказались, послушали аудио с заседания и решили, что его речь была какой-то слишком эмоциональной, но аргументов он будто нарочно не приводил.
Были и общественные защитники от московской правозащитной организации «За права человека» Льва Пономарёва (ликвидирована после ужесточения закона об иностранных агентах – «ЧК»), оказывающие услуги бесплатно. Абсолютно никакой пользы от них не было, они не помогли вообще ничем и в целом были равнодушны. От их услуг мы тоже отказались.
– А как в итоге вы узнали, где находится Кемал?
– Ролик задержания, который мы опубликовали в социальных сетях, быстро стал вирусным. Было много сообщений от людей, и среди этого потока, я не знаю как, увидела сообщение девушки, которая сделала селфи на фоне Кемала с двумя людьми в штатском в московском аэропорту, в которых я узнала тех следователей, что были у нас дома. (Затем уже появилась фотография с борта самолёта, летевшего в Дагестан, на которой был Кемал Тамбиев с синяком в пол-лица и в сопровождении силовиков. – «ЧК».)
– Когда вы уже узнали о возбуждении дела, о статье, которая Кемалу вменяется, вы предполагали, что настолько всё затянется?
– Я думала, что его отпустят сразу после задержания, потому что я в нём уверена на 200 процентов. Я знаю точно, что ни с чем криминальным он связан не был, потому что у нас очень доверительные отношения, мы обсуждаем абсолютно всё. Я в курсе всей его работы, я была там каждый день, знакома со всеми его друзьями, он спокойно давал мне телефон, я могла им свободно пользоваться. Если бы он что-то скрывал, он бы не был так открыт. У меня был доступ и к банковским картам, и к компьютеру. Я бы сразу заметила неладное, потому что я человек, который на такие вещи сразу обращает внимание.
– Вы сказали, что никогда ранее не сталкивались с правоохранительной, судебной системой. Вы ожидали, что она настолько безнадёжна, что придётся с ней два года безрезультатно биться?
– Если честно, никаких иллюзий о справедливости в этом смысле у меня не было. В отличие от Кемала я читала новости с подобными задержаниями. Незадолго до Кемала задержали блогера Алибека Асада в Москве. Я как неравнодушный человек хотела этой новостью поделиться, а Кемал мне сказал, что дыма без огня не бывает и лучше в это не лезть. То есть он настолько далёк от этого был, что он даже не думал, что можно человека ни за что посадить. Когда я что-то пыталась ему возразить, он отвечал: «Такого не бывает». Он допустить такого не мог, он настолько наивно верил тому, что не могут человека посадить просто так.
Даже когда ему давали подписывать обвинительные показания, с заплывшим глазом, с поломанными рёбрами, когда он сидел в кабинете у Телевова, он спросил: а что я подписываю? Тот ответил, что показания на одного журналиста. И Кемал даже в этом положении подумал, что, может, действительно этот человек что-то сделал, за что его так хотят задержать. Да и не подписывать было нельзя, он был один, без защиты, всё могло для него очень трагично закончиться. Сейчас, конечно, мнение Кемала радикально изменилось. Теперь он прекрасно понимает, как на пустом месте фабрикуются дела. К сожалению, пришлось познать на своём опыте. Раньше он был аполитичен. Сейчас же прекрасно понимает, что нельзя оставаться в неведении о происходящем вокруг. Да, каждому из нас хочется жить спокойно, и чтоб подобные инциденты никого из близких никогда не касались. Но, как показывает практика, пребывание в таком безмятежном неведении достаточно обманчиво.
– Вы, наверное, думали, как вообще Кемала, который никогда даже не был в Дагестане, привязали к этому делу? Абубакар и Абдулмумин хотя бы из одной республики, но как с ними оказался Кемал?
– Это «вопрос на миллион», на который у меня до сих пор нет ответа. Абдулмумин с Кемалом как-то писали статью про опера Салмана Ибрагимова, о том, как он сочинял дело (см. «Коллективному Салману» №45 от 22.11.2019 г. и «Фантазия Салмана» от 22.07.2020 г. «ЧК»). На данный момент это самое логичное в моём понимании объяснение. Мы долго рассуждали, почему именно Кемал? Может быть, потому что он общественно был более или менее активный, у него нет влиятельных родственников, занимался благотворительностью, делал репосты на странице своей группы о сборах, религиозный. По всем параметрам подходит, просто территориально находится дальше.
– Тяжело было добиться свидания с супругом в СИЗО?
– Свидания наш адвокат Джафаров запрашивал ещё в 2019 году, но следователь отказывал, ссылаясь на то, что нет документа о том, что я прихожусь ему супругой. В феврале 2020 года я получила свидание уже сама, зашла к Телевову, подписала отказ от дачи показаний. Такое право есть у близких родственников. Вопрос свидания осложнялся ещё и тем, что меня родные не пускали в Дагестан, ни на суды, ни на свидания. Они опасались, что я одна, что следствие могло надавить через меня на Кемала. Потом мне надоело, и в феврале я поехала, никого не предупредив.
– Как прошёл первый визит в СИЗО? Сложно ли это было?
– От первой поездки ощущения были очень странные. Я до этого никогда не была в зале суда, СИЗО, прокуратуре, поэтому эмоционально было напряжённо. Когда люди в форме врываются к тебе в дом (те, кто должен тебя защищать) и делают такие вещи, а потом ты идёшь туда, где их полно, становится тревожно. Нет чувства спокойствия рядом с ними. Раньше они страха не внушали, сейчас не то, чтобы страх, но как-то обращаешь на них внимание.
Кемал в тот день не знал, что я приду, это было большой неожиданностью. Там тогда ещё не было стекла, были решётки. Стёкла установили, уже когда начался коронавирус. Телефон у меня забрали, хотя он очень здорово отвлекал от мыслей при таком тревожном состоянии. Тут ты попадаешь в среду, где везде решётки, где не на что отвлечься. Жуткое место, я не знала, куда себя деть. Плюс я не видела на тот момент Кемала 9 месяцев, это добавляло стресса. Там в одной комнате 4 кабинки, в соседней со мной находилась пожилая женщина. Она, увидев моё состояние, спросила: что, первый раз? Потом говорит: ну ничего, все они молодыми глупости делают, его отпустят. И тут меня накрыло. Меня возмущало и было жутко обидно, что человек как бы не допускает, что здесь может оказаться невиновны. Я не смогла контро-лировать эмоции, расплакалась и вместе с этим довольно резко и громко сказала, что он не виноват. Она от меня отпрыгнула, хотя изначально пыталась поддержать. Но такая поддержка в тот момент только сделала ещё хуже. В общем, первый раз страшно, потом привыкаешь. Я ожидала, что это место будет страшнее, именно для посетителя. Для заключённого оно, конечно, другое.
– А дети знают, где Кемал и что с ним? Были в СИЗО на свидании?
– Когда к нам домой вломились, младшему сыну было 1,5 года, он не разговаривал. Сейчас ему 3,5 года и он полицейских очень боится. Когда увидит, говорит: они меня арестуют. Ему было тяжелее, чем старшему, потому что он вообще не понимал, куда делся папа. Он на любого мужчину с бородой бросался с криками «папа», это было очень жутко наблюдать. Сейчас он знает, что его папа в тюрьме, ждёт, когда я его отвезу на свидание. Старший тоже всё понимает, я от них ничего не скрывала. Многие говорят: папа уехал на заработки или ещё куда-то, но у нас была воспитательная практика – детям не врать. Они ведь и моё состояние тоже видели. В итоге они всё равно узнают, и тогда это будет шоком. Старшего я водила в СИЗО на свидание. У него там скрутило живот от стресса, он не мог с Кемалом разговаривать, очень сильно волновался. А если бы мы на него такую новость обрушили внезапно, было бы хуже.
– Как себя вели с вами сотрудники СИЗО?
– По-разному. Были сотрудники, которые с большим пониманием относились, не ограничивали нам время для общения, давали больше времени. Приезжать ведь получалось редко из другого города. Два свидания даётся на заключённого в месяц, и то я не всегда их могла использовать. Были и такие, кто к ситуации относился как к работе с бумагами. Есть печать – хорошо, нет – до свидания. Придирались очень сильно к бумагам, могли не пустить по тем же документам, по которым за день до этого пускали. Женщина, которая на 3 этаже в СИЗО-1 Махачкалы сидит и выдаёт разрешения о свиданиях и постовой на КПП – вот к ним у меня претензии.
Говоря о сотрудниках СИЗО, мне бы хотелось рассказать об одной ситуации, так как признание своей вины снимает с меня ответственность, и оградит их от подобного.
В самом начале, через месяц после ареста, мне позвонили с неизвестного номера. Этот человек сказал, что Кемал находится в СИЗО, что он может помочь с ним связаться, купить и отнести продукты. Я понимала, что, скорее всего, это развод, но всё же допускала и надеялась, что кто-то хочет просто помочь. Он якобы пошёл в какой-то магазин, прислал фото, что он что-то купил и прислал чек на 5 тысяч рублей. Перевод сказал сделать не на карту, а на Киви-кошелёк, дал реквизиты. В номере, на который я переводила деньги, была допущена одна ошибка в цифре. В исчезающих чатах в Телеграм он получал от меня фото этого чека, потом он шёл с этим чеком в офис Билайн и говорил: я при переводе ошибся цифрой и хочу вернуть эти деньги. И снимал деньги.
Так он с меня вытащил 30 тысяч. А потом он предложил мне сделать фото страниц уголовного дела Кемала (тогда у нас от следствия никаких документов не было вообще) и попросил за это 300 тысяч рублей. Тогда я его уже отправила восвояси, поняв, что это уже точно развод. Поэтому хочу предупредить людей, что отдельные сотрудники СИЗО таким вот образом подрабатывают. Пользуются стрессовым состоянием близких задержанных. Мне потом и адвокат сказал, что такое мошенничество часто практикуют. Так всё было сделано хитро и профессионально, что вычислить человека невозможно. (Редакция Черновика в тот период тоже столкнулась с подобным: некие лица звонили учредителю газеты Магди Камалову и обещали содействовать в судьбе Абдулмумина Гаджиева. Камалов по этому поводу обращался в УФСБ по РД, см. «ЧК» №31 от 16.08.2019 г.)
– Сталкиваетесь сейчас и сталкивались ли изначально с негативом из-за задержания Кемала? По нашим наблюдениям, он всё ещё есть, но его гораздо меньше, чем было в начале, даже если судить по комментариям под постами и эфирами в социальных сетях.
– Да, таких людей действительно стало меньше. Изначально было много негатива. Даже когда я в прямом эфире показывала разгромленную силовиками при задержании квартиру, у меня был какой-то нервный смех, у меня такая реакция на стресс. Мне писали: да вы всё придумали, почему вы не плачете, а смеётесь. Потом таких людей стало меньше, я думаю ещё и потому, что те, кто реагировал негативно, им просто быстро надоело. А неравнодушные люди продолжают писать, интересоваться, следить.
– Вы обращались с просьбами о помощи к местным властям, какой ответ получали?
– В КЧР я обращалась в местные новости, паблики, инфопорталы. Есть группа «ЧП КЧР», сначала они публиковали новости о Кемале, потом перестали. Сказали, что дальше не могут. Государственные СМИ, конечно, даже не отвечали.
Общественный совет при МВД КЧР однажды письменно выразил поддержку. Не знаю, кто этого добился, наверное, обратился с просьбой кто-то из друзей или родственников. Это было единственное обращение от кого-то из республиканских властей. Потом уже на какой-то конференции по теме терроризма один из первых лиц в силовых структурах КЧР сказал, примерно: «Вот, помните, был такой блогер, Тамбиев Кемал, который сначала кричал, что он не виноват, а теперь вот сидит». Меня тогда возмутило, что он знает ведь, что Кемал ещё не осуждён, что его вина не доказана. Я хотела как-то это прокомментировать, куда-нибудь пожаловаться, но меня отговорили.
– А вообще вас от огласки в целом часто кто-нибудь отговаривал?
– Да. Когда были первые пикеты в Махачкале, я тоже решила в Черкесске пойти на местную площадь с таким же пикетом. Я знала, что тут нет людей, которые бы меня на тот момент поддержали. Меня отговорили. Какой-то человек из местного министерства по делам молодёжи, буквально, в дверях дома меня остановил, стал объяснять, почему этого делать не стоит. Давили на меня психологически.
– Дагестан, в целом, беспокойный регион, часто меры жёсткие принимаются, задержания, драки, избиения, но оппозиция все-таки присутствует. По сравнению с ним в КЧР общественность менее или более активная?
– Конечно же, в КЧР менее активная. В Дагестане в целом людей живёт больше, там есть независимые издания, даже помимо «Черновика». У нас этого нет, даже тех, кто просто говорит о происходящем. Максимум группы, которые выкладывают коротко новости. Никаких расследований никто не ведёт. И власти возможности не дают, да и люди сами не хотят ничего. В Дагестане людей много, а чем больше население, тем больше найдётся вот таких «боевых единиц». В КЧР недавно по терроризму задержали девять человек, на площадь вышли только их самые близкие родственники, больше никто не поддержал и всё быстро закончилось.
– Вам не кажется, что реакция общественности на ситуацию за эти два года сильно ослабела? Если в начале был ажиотаж, сотни комментариев, постов, обсуждений, то сейчас всё сошло на нет. Как думаете, почему так происходит?
– Я изначально знала, что так и будет. Я когда к аудитории обращалась, говорила, что большинство из вас дальше не будет следить за ситуацией, шум спадёт. Остался костяк людей, которые к нам уже относятся как к близким людям, чужими их уже не назовёшь. Пишут, стараются информационно поддерживать.
Зато были такие знакомые, которые прямо говорили: Лаура, ты извини, я тебе не могу информационно помочь, потому что мой муж запрещает мне с тобой общаться, чтобы не привлекать к себе внимания. Или, например, сделает кто-то из близких репост, а потом удаляют. И пишут мне: извини, родные и родственники на меня наезжают.
– А сам Кемал как отреагировал на обсуждения в обществе? Он ожидал такой огласки? Согласно опросам в местных телеграм-каналах, «Дело Абдулмумина» по итогу 2019 года стало самым резонансным в республике.
– Вообще, Кемалу очень повезло оказаться с Абдулмумином, если так можно в этой ситуации выразиться. С человеком, которого многие знают. Ожидал ли он какой-то поддержки? Наверное, да. Может быть, даже большей. Он идеалист. Окружали его всегда люди близкие по духу, интересам, представлениям. Ему в СИЗО тяжело таких найти. В целом, он не любит много общаться, это не про него, он лучше дома за компьютером посидит. У него всегда были высокие цели, он считал, что должен приносить обществу пользу, сделать что-то для его блага. Не только чтобы семья ни в чём не нуждалась.
– Побывав уже в двух СИЗО, в Махачкале и Ростове, он отметил какую-то разницу?
– СИЗО в Махачкале, по сравнению с Ростовом, по его словам, санаторий. Ужасные помещения, как после бомбёжки, антисанитария, плесень, тараканы. Неоправданно строгий внутренний распорядок, очень тяжело делать передачи, персонал жёстко докапывается вплоть до каждого продукта, строго ограниченный список. В Махачкале такого не было. Даже форм понятных для заполнения нет, в Махачкале их целая папка. К примеру, полукопчёную колбасу у нас не взяли, потому что в списке продуктов только сырокопчёная и копчёная.
– Сейчас поменяли отношение к ситуации, к уголовному делу. Есть предположения, чем всё закончится?
– Сначала я вообще не принимала происходящее, верила на каждом суде, что судья сейчас его отпустит. Хотя бы под домашний арест. Эмоционально было очень тяжело первое время. Сейчас не скажу, что легко, но я справилась. Принимаю то, что есть, отталкиваюсь от этого. Самое сложное – это то, что ты не знаешь, когда всё закончится и чем. Неизвестность. Очень давит, когда родственники, знакомые спрашивают: ну, что адвокаты говорят? Да что они могут сказать. Я бы тоже была бы рада знать, чем закончится.
Я до сих пор верю, что его оправдают. Всё-таки на него меньше всего показаний тайных свидетелей. Непонятно зачем он там вообще есть. Он нужен был просто, чтобы всё это начать. На счёт Абдулмумина и Абубакара боюсь что-то говорить, потому что они нам уже стали близкими, мы общаемся семьями. У меня всё-таки есть надежда, что отпустят. Всех вместе, в один день. Освободят прямо в зале суда. Это было бы просто прекрасно. Можете считать меня наивной, но я верю. Потому что нет ничего невозможного для Всевышнего. ]§[
____________________________________
1 «Дело Абдулмумина Гаджиева: фантазия или “воздух”?», «ЧК» №43 от 8.10.2019 г.
- 23 просмотра