Сейчас сделалось модным подвергать сомнению многие научные положения, которые на протяжении долгого времени считались незыблемыми. Взять хотя бы теорию эволюции Дарвина, которого теперь даже в школах отказываются изучать. А вот мы с фотографом Русланом Алибековым после поездки в Табасаранский район склонны думать, что все разговоры про шарообразность Земли враки. Потому что своими глазами видели Край Мира.
Туман поднялся ещё по дороге, а потом, куда бы мы ни заезжали: и в Тинит, и в Гувлиг, и в Халаг — всюду было одно и то же: разлитый в воздухе молочный туман, в котором трудно было что-либо разглядеть. Он скрывает основания домов, оставляя видимыми лишь крышу и верхний этаж, отчего кажется, что все это парит в воздухе, вырастая из ничего, из фантазии, из облаков.
Около родника две смелые табасаранские женщины стирают одежду, топчут резиновыми сапогами поверженных врагов джинсы, штаны и рубашки, поливают их холоднющей водой, полощут, отжимают, бросают на цемент и опять топчут. Будто бы не январь на дворе, будто бы у нас от одного взгляда на них не коченеют руки. Чуть дальше бодаются два бычка. А вот за ними уже ничего не видно. За ними уже сплошь белое, мутное, густое, и мы с Русланом сразу верим, что там, за бычками, все обрывается в никуда, а если подойти к самому краешку, то можно разглядеть и хоботы слонов, и панцирь черепахи, на которой они стоят, удерживая на спинах нашу Землю, похожую на перевёрнутое блюдце.
Впрочем, мы сюда ехали не за этим. Мы ехали как раз за противоположным — за живым, разноцветным, теплым, ярким и домашним. А именно смотреть, как ткут знаменитые табасаранские ковры. Автомобиль скользит, пробуксовывает в грязи, дорога петляет, деревья выскакивают нам навстречу из тумана, а мы слушаем о натуральных красителях, о загадочных узлах, которые вывязывают ковровщицы, о пурпуре, который добывали из моллюсков, попутно о семейном праве, этногенезе Льва Гумилёва, династии Сефевидов и опять о коврах, коврах, коврах. Ариф Сулейманов, зав. кафедрой международного права ДГУ, доцент, кандидат юридических наук, говорит о них компетентно, как учёный, горячо, как футбольный фанат, и вдохновенно, как поэт.
— Наши «патриоты» меня, конечно, за это убьют, но я хочу развенчать миф о том, что в коллекциях лучших музеев мира есть и табасаранские ковры. Покажите, где?
Да, в Лондонском музее Виктории и Альберта красуется азербайджанский ковёр «челеби» и «шейх сефи», в Музее Востока в Москве — лезгинский ковер «Древо жизни», в Эрмитаже — агульский сумах и даже знаменитый ковер «зейхур». Но табасаранских нет даже в дагестанских музеях, если не считать двух-трёх, не представляющих особой ценности. Все наши старинные ковры (а старинными считаются те, которым не менее ста лет) уже распроданы, а нынешние — невысокого качества, на мой взгляд. Я, поверьте, в этом кое-что понимаю, 12 лет уже занимаюсь коврами. Весь процесс досконально знаю — от окраски шерсти и до стирки уже готового изделия. Видел, как рвались ковры из-за того, что слишком туго натянули основу, знаю, сколько примерно узлов должна в день делать мастерица, чтобы не пошла халтура, каков ковёр с изнанки и как играют краски даже на старых молитвенных ковриках. Мой коллега художник Магомед из Дагестанских Огней страшно обижается за мои «нападки» на табасаранские ковры. Он считает, что если, скажем, ковры в традиционном лезгинском стиле какое-то время ткали у нас, то они автоматически сделались нашими и не сметь на святое посягать. Но ведь многие рисунки когда-то пришли из другой культуры. Потому я и называю их обобщенно — «кавказские ковры».
В первой же мастерской, в селе Тинит, становится ясно, что «попробовать соткать самим мааааленький коврик» нам никто не позволит. Да и непонятно, что, собственно, нужно делать. Стоят огромные станки, висят мотки разноцветной шерсти, похожие на новогодние украшения, а перед натянутой паутиной основы на низенькой, длинной ска-мейке сидят женщины-мастерицы. Их руки, пальцы мелькают так быстро, что уследить, что именно они там цепляют этим «ножом» с крючком на конце (по-табасарански «к|арк|ар») и как зацепленное завязывают — невозможно. Даже самое, казалось бы, простое — обрезать лишние миллиметры нити тяжёлыми старинными ножницами «убрушв» и то непросто. Говорят: особое искусство тут. Единственное, что позволили, так это постучать тяжёлой металлической штукой, долбёжкой, которая называется «рягъ», похожей одновременно на молоток и расчёску для мифологического чудовища. Стучу робко, одной, а не двумя руками, трушу — а вдруг что-нибудь задену, порву, испорчу и коту под хвост работа нескольких месяцев. Рядом Аминат, она просит звать её Аней, и утешает, что всё это наживное, что сама она «25 лет за станком не сидела, в России жила», а потом вернулась, и вот ничего, всё сразу вспомнила. И у меня, мол, конечно, всё получится, было бы желание. Ариф с ней, конечно, не согласен.
— Думаю, не каждая женщина может стать ковровщицей. Настоящей ковровщицей я имею в виду. Тут ведь не просто ремесло, тут ещё и талант нужен, и то особое, чему мы не знаем названия, что пошло от воздуха здешнего, от земли, от слов матери на родном языке. Но это всё уходит, уходит!
-Вот ты, Пакизат, во сколько лет впервые села за станок? (Пакизат, румяная и улыбчивая, смеется и показывает рукой расстояние где-то около 30 сантиметров от пола, мол, совсем ещё крохой была.) Ну а внучку свою со скольки лет усадишь? Не раньше 12-ти? Вот видите… А между тем табасаранцы — единственный этнос в РФ, который ещё продолжает заниматься ковроткачеством, традиционным видом национального искусства. Но нас всего 130 тысяч человек, мы немногочисленный народ. И люди как-то отходят от того, что было частью их жизни. Я вот рос среди ковров, моя мама была, не побоюсь этого заявления, лучшей мастерицей в нашем селе Ружник. Но жена, а она у меня тоже табасаранка, страшно недовольна, что я занялся этим делом, говорит: «Я выходила за тебя, рассчитывая, что мне никогда больше не придётся заниматься коврами — и что получила? В доме мешки с травами и корешками, чаны для окраски, на деревьях сохнут уже окрашенные нитки, а посреди двора расстеленный для стирки ковер!» Она, может, и простила бы мне всё это, если бы на коврах можно было бы быстро и без особых трудов разбогатеть, но затраты на производство окупаются очень нескоро.
Когда мастерицы вяжут узлы, туго натянутые нити основы тихонечко откликаются. Шесть пар ловких рук извлекают из них удивительные домашние, уютные звуки. Если основа из шерсти — такое впечатление, будто сидишь на кухне, вдыхая запах сушёной кураги, свежеиспеченных чуду с зеленью и дедовской старой шубы с длинными рукавами-карманами, а по крыше дома тяжело бьют первые капли дождя. Если же основа кордовая, более плотная, то звуки иные — густые, почти гитарные, сливающиеся в переборы. Под такие бы петь протяжное, чуть ли не испанское, про любовь и измену, и ожидание, и потерю, страдальчески изгибая широкие брови и кутая плечи в яркий платок. Платки на мастерицах, кстати, фабричного явно производства. И рядом с мягкими, тёплыми и каким-то настоящими цветами ковров режут глаз химическим фиолетовым, ядовитым розовым, отвратительным зеленым. Да и рисунки на платках, скажем честно, оставляют желать…
— Есть своя мистика, связанная с коврами. Вот, например, рисунок «зейхур» (я полагаю, что это производное от названия села Цахур), у табасаранцев он называется «тапанча», то есть «пистолеты». Долгое время я искал мастерицу, которая сможет выткать мне этот ковер. Ни одна не соглашалась! Говорили, что в рисунке зашифрованы символы войны, крови, смерти, есть перекрещенные сабли, и любая ковровщица, вызвавшаяся ткать этот ковёр, навлекает на себя и свою семью страшную беду. С большим трудом я нашёл одну, которая согласилась, а потом узнал, что перед тем, как взяться за работу, она пошла в сельскую мечеть и сделала садака, принеся туда в дар молитвенные коврики. То есть отвела от себя беду, проклятие. А вот с ковром «Сафар» связана сравнительно молодая легенда. Мол, жила девушка, которую звали Сафар, и её возлюбленный — чабан — погиб в бурю, вот она и выткала ковёр, на котором видны и стилизованная отара овец, и смерч, и папаха. А розы? Откуда на наших коврах взялись розы, вы знаете? Так я вам скажу. Это во время Кавказской войны русские солдаты привезли в Дагестан посадские платки. Они именно такими и были. Огромные пышные розы цвели на них. А почему некоторые старинные ковры с несимметричными рисунками, знаете? Просто ковровщица снимала рисунок на глаз, оборачивалась и смотрела на расстеленный образец, а то и вовсе по памяти ткала. Поэтому рисунок менялся, появлялись новые детали, одним словом, он был живой.
— Вот же, вот! — Ариф тычет пальцем в ковёр, пытаясь показать, где же тут обещанный дракон. Никакого дракона не видно. Тем более в короне и сапожках. Надо досконально выучить все эти загогулины, изломанные линии, больше напоминающие стилизованные елочные лапы, чтобы что-то рассмотреть. Мы щуримся, вглядываемся и растерянно переглядываемся. Мастерицы откровенно над нами потешаются. Зато мы сразу опознаем павлина, несмотря на то, что ног у него вчетверо больше, чем нужно. Хотя, может быть, это и не павлин, а, например, индюшка. Похожая только что сидела на укрытой туманом низкой крыше дома и презрительно смотрела на нас в упор. А её фаршированной сестрой нас через полчаса будут угощать в гостях у Али-Керима, главы администрации села Халаг. Тут в соседнем селе сравнительно недавно жил со своей семьёй американец Филипп Шенк. То ли восемь, то ли девять лет прожил, а его жена Алиса стала совсем как настоящая табасаранка. Они тоже восторгались здешними мастерицами и даже хотели наладить поставку вязаных пёстрых носочков в Америку, да что-то сбилось, пошло не так, утонуло в бюрократических проволочках и нерадивости посредников, бессовестно надувавших простодушного гражданина США. Арифу повезло больше, он за всем приглядывает самолично.
— Вот скажите, кто сейчас знает о марене дербентской? А ведь это было очень ценное сырьё, она давала такой насыщенный, глубокий красный цвет, что высоко ценилась даже у лионских ткачей. Туда её возили, представляете? Ну а потом наступил 1869 год, изобрели анилиновые красители, и разом разорились многие торговцы, сколотившие состояние на поставках здешней марены. Это ведь адский труд — собрать корешки этого растения, высушить их, перемолоть, а искусственные красители намного дешевле. Но когда я взялся за воссоздание традиционных кавказских ковров, стало понятно, что одного лишь ручного труда мастериц недостаточно, недостаточно и оригинальных рисунков, нужны ещё и аутентичные красители. Так что ту же марену мы сейчас выращиваем на опытных участках, но там нужен особый рельеф местности с такими, знаете, небольшими холмиками и неглубокими рвами. Теперь вы понимаете, что ковёр, в который вложено столько труда, просто никак не может быть дешёвым? Как не может быть дешевым настоящий шоколад. Как не может быть дешёвым все настоящее, подлинное. Но люди не хотят этого знать, и потому в фойе Лезгинского театра висят не ковры, а какая-то дешёвая подделка, купленная по бросовой цене.
Туман сгущается, подползают сумерки, мы торопимся назад в Махачкалу. Ариф грузит в машину уже готовые ковры, мы прощаемся с Али-Керимом и его женой, индюшка, перепорхнувшая с крыши на стену, смотрит на нас презрительно, а из открытой двери цеха доносится негромкое постукивание — там ткут ковёр. Он потом ляжет на пол в чьей-то гостиной, и сразу незаметными станут кожаные моднючие диваны, роскошные люстры, а разная интерьерная мелюзга стушуется и спрячется по углам, признав его за Главного.
- 8 просмотров