Редактор отдела «Религия» дагестанской газеты «Черновик» с июня 2019 года находится в махачкалинском СИЗО. Его обвиняют в участии в деятельности террористической организации и финансировании терроризма (до пожизненного лишения свободы). Сам Гаджиев, отец четырёх детей, полностью отрицает свою вину и продолжает писать из СИЗО колонки в газету «Черновик».
В январе известные российские журналисты выступили в поддержку Гаджиева, но его по-прежнему держат за решёткой. Ответив на вопросы специального корреспондента «Новой газеты» Ильи Азара, Гаджиев рассказал о пыточном конвейере в Дагестане, о шариате и салафитах, о невозможности работать в Махачкале преподавателем и о своём видении будущего Кавказа.
– Ожидали ли вы ареста и заведения уголовного дела?
– По моему поведению и заметкам из СИЗО многие делают вывод, что я чуть ли не готовился к аресту. А некоторые местные сотрудники даже увидели в этом спланированную журналистскую операцию. На самом деле, если не считать, что я прекрасно знал, в каком государстве живу, арест стал для меня полной и абсолютной неожиданностью. Достаточно послушать мои первые эмоциональные речи в суде. Да и как могло быть по-другому, если я не совершил ни одного правонарушения в жизни?
– Что вы можете сказать о фабуле обвинения – про «финансирование террористической организации Абу Умара Саситлинского»?
– Могу сказать, что фабула нелепая и смешная, а текст обвинения такой, что, даже если с ним согласиться, в нём нет состава преступления.
Что касается истории Абу Умара Саситлинского, то склоняюсь к тому, что это грандиозная афера спецслужб, с помощью которой они убивают сразу трёх зайцев: симулируют бурную деятельность, пилят бюджетные средства и сажают на крючок огромное количество людей.
Сначала ему дали спокойно долгое время заниматься масштабной благотворительной деятельностью, потом задним числом объявили спонсором терроризма и теперь хватают по 205-й статье неугодных, имевших неосторожность проникнуться состраданием к умирающему от жажды африканскому ребёнку.
По поводу моих статей, то до сих пор они занимали призовые места на антиэкстремистских конкурсах Комитета по делам религий Дагестана и мотивировали силовиков искать со мной сотрудничества. В те дни, когда, по сегодняшней версии следствия, я занимался поддержкой терроризма, представители антитеррористического комитета назначали мне встречи, на которых рассказывали, что, вдохновлённые моими публикациями, они желают присоединить мою не запятнанную ни перед кем репутацию к своей работе.
Я каждый раз отказывался, отвечая, что у них своя работа, у меня – своя; что если мои статьи –это переживание за дагестанскую молодёжь, то их задача – отчёты и показатели; что завтра политика сверху поменяется, и они меня подставят, запятнав мою репутацию. Примерно это и произошло.
– Вы поддерживаете деятельность Саситлинского? Как вы её описываете, кем вы его считаете?
– Я встречался с Абу Умаром Саситлинским один раз в жизни – в 2009 году, когда взял у него единственное интервью. Он был мало кому известным молодым человеком, недавно окончившим официальное учебное заведение в Дамаске. Никакой деятельностью он тогда не занимался. Поводом же для интервью стало то, что Абу Умар собирался писать работу по исламскому семейному праву под руководством известного шейха Мустафы аль-Буга, по сей день являющегося частым гостем Духовного управления мусульман Дагестана. К слову, я занимался переводом одной из его книг на русский язык.
Что касается интервью 2013 года, опубликованного как интервью с Абу Умаром Саситлинским, которое в эфире «Эха Москвы» держал в руках (журналист) Максим Шевченко, рассказывая, что экспертиза не нашла в нём никакого экстремизма, то его история следующая. В 2013 году благотворительный фонд «Ансар» провёл по всему Дагестану массовые сборы для сирийских беженцев – участвовали все, в том числе официальное духовенство из Джума-мечети, которое передало фонду крупную сумму.
После фонд «Ансар» решил отчитаться перед населением о своей поездке. Редакция «Черновика» посчитала это достаточным поводом для интервью, и поскольку тема благотворительности ближе всего к религиозной полосе, то задача была возложена на меня. Исполняя свои профессиональные обязанности, я встретился с работником фонда, который подробно рассказал об абсолютно мирной благотворительной акции. Это был не Абу Умар Саситлинский, но поскольку этот человек постеснялся указать своё имя, то интервью было обозначено как взятое у учредителя фонда. Интервью имеется у меня в аудиозаписи, и у него есть свидетели.
Никакой другой связи ни с Абу Умаром Саситлинским, ни с его фондом «Ансар» у меня никогда не было. Более того, когда его начали демонизировать по российскому ТВ, я уже примерно понимал, к чему всё это идёт, и всем, кто обращался ко мне за советом, советовал не отправлять деньги ни в какие фонды, работающие за рубежом.
– Силовики утверждают, что Абу Умар Саситлинский переправляет деньги боевикам в Сирию. Что вы думаете об этом?
– Что мешает силовикам предъявить доказательства на свои утверждения? Это ведь очень легко проверяется. Абу Умар Саситлинский находится под их пристальным вниманием как минимум восемь лет. За это время его благотворительный фонд «Ансар» досконально проверялся оперативниками в рамках как минимум двух уголовных дел. Занимался этим тот же самый следователь, который ведёт наше дело сейчас, – Надир Телевов.
Не найдя в работе фонда ничего противозаконного, силовики решили всё же не отпускать одного из его учредителей – Абубакара Ризванова – и подкинули ему «спайс». Ризванову предлагали дать ложные показания против Абу Умара Саситлинского о том, что под видом благотворительной деятельности он занимался финансированием вооружённых групп в Сирии, обещая взамен свободу. Абубакар – сын уважаемого в Ахвахском районе Дагестана аксакала и имама – отказался, дал показания по существу, рассказав, как всё было на самом деле, и отсидел 3,5 года за подкинутый «спайс».
Силовики утверждали, что я собрал и отправил в ИГИЛ (запрещённая в России организация) 300 тысяч рублей со своей банковской карты.
А ведь если бы они нашли хоть один такой рубль, ростовский военный суд уже вынес бы мне приговор.
– Как вы относитесь к запрещённой в России террористической организации ИГИЛ?
– К ИГИЛ и другим радикальным движениям я отношусь так же, как все здравомыслящие люди – крайне отрицательно. И у нас это взаимно. Я регулярно получал от них угрозы за то, что занимался профилактикой экстремизма на своих занятиях и в своих публикациях. Русскоязычные представители ИГИЛ в своё время внесли меня в чёрный список.
– Проходящего с вами по делу Кемала Тамбиева избивали и выбили из него показания. А вас пытались как-то заставить признаться?
– Из Кемала не выбивали показаний. Его вынудили подписать показания, которые были составлены заранее. Он их даже не читал. Меня не в чем заставлять признаваться. Я всегда готов добровольно признаться в любом поступке, который совершил в своей жизни.
Нет, меня не пытали и ни к чему не принуждали. Допрос следователя ограничивался вопросами о том, знаю ли я такого-то и такого-то. Единственное следственное действие, которое было проведено со мной за девять месяцев нахождения в СИЗО, – забор крови для постановки на профучёт. Дело настолько пустое, что следователю нечего у меня выяснять.
Основания для продления меры пресечения в виде нахождения под стражей у него бывают примерно такие: необходимо провести экспертизу и выяснить, не внесены ли изменения в конструкцию сувенирного ножа, изъятого у учредителя «Черновика» Магди Камалова. Какое отношение сувенирный нож Камалова имеет, например, к Кемалу Тамбиеву из Карачаево-Черкесии, понимают только дагестанские судьи, которые каждый раз безропотно исполняют волю следователей, превращая суд в филиал Следственного комитета.
Наше дело – единственное в Дагестане, связанное с терроризмом, в котором обошлось без пыток электрическим током в ЦПЭ. Других таких в спецблоке нет – всех пытали.
Убеждён, что этим мы обязаны общественной кампании в поддержку Ивана Голунова и резонансу вокруг пыток по делу «Сети», которые имели место в канун нашего задержания. Было очевидно, что бесшумно наше дело не пройдёт. Что касается других, то их пытали током до нас и продолжают пытать после нас.
Без пыток током наши следователи работать по этим статьям не привыкли. Надир Телевов так и говорит подследственным: «Да вы без тока никогда друг на друга показаний не дадите». Поэтому материалы дел моих сокамерников – это сплошные показания друг на друга, которые они дали под пытками, а наше дело так и осталось за девять месяцев пустым.
– Почему вас не отпустят хотя бы под домашний арест, к детям?
– Потому что есть список статей, по которым спускаемые сверху установки для судей выше Конституции. В «лихие 90-е» судьи были свободнее, такая статья была только одна – «фальшивомонетничество». Сегодня меню пополнилось статьями, связанными с терроризмом.
Честно говоря, изначально я был уверен, что обязательно найдётся судья, у которого проснётся совесть. Который, послушав нас троих в клетке, эмоционально не выдержит и сорвётся, отправив нас под домашний арест. Сейчас я уже знаю, что они поголовно мертвецы.
Судьи заключили нерушимый пакт: они согласились быть абсолютными рабами в делах, связанных с терроризмом, в обмен на то, чтобы на их коррупционность по другим статьям закрывали глаза.
Поэтому можно видеть, как судья, в очередной раз отправив меня за решётку на два месяца, сокрушается моим родственникам о беспределе вокруг нашего дела, а потом он же тихонько отправляет под домашний арест чиновника, обворовавшего государство на сотню миллионов рублей.
– Как вы можете описать свои взгляды? Вы иронически называете себя в одной из колонок салафитом. На самом деле это не так? Что это значит для вас?
– Мои взгляды... Идеалист. Романтик. Человек с обострённым чувством справедливости и страстью к преподаванию. Перфекционист. Верю в Бога и в Судный день. Мусульманин. Суннит. Каких-либо других идентификаторов всегда старался избегать.
Что касается слова «салафит», то в большинстве контекстов я предпочитаю употреблять его в кавычках. Надо учитывать, как то или иное слово понимают люди. Это важнее, чем его значение в словарях или научной литературе.
Большая часть населения нашей республики была поделена на «этнических» мусульман и «соблюдающих». «Соблюдающих» поделили на «традиционных» и «нетрадиционных». «Нетрадиционных» обозвали ваххабитами. Со временем слово «ваххабит» приобретало всё более негативный оттенок, а круг «нетрадиционных» мусульман стал неприлично разрастаться за счёт достаточно приличных людей.
Так в обиходе появился менее отталкивающий термин «салафит», которым стали обобщать самые разные группы, многие из которых не имеют к «теологическому салафизму» никакого отношения. А «теологический салафизм», вопреки распространённому мнению, не имеет прямой связи с радикализмом. Если сказать языком математики, салафизм для радикализма не является ни необходимым, ни достаточным.
«Человечество избавилось бы от половины неприятностей, если бы договорилось о значениях слов», – говорил Декарт, а Абдульхасан ан-Надви написал на эту тему интересную книгу. Поэтому, пока мы не договорились, придётся иронизировать или использовать кавычки.
– Вы написали в той колонке, что «у нас, у салафитов, с этими либералами так много общего, что я даже не знаю, с чего начать». А всё-таки что?
– Каждая шутка в этой колонке была правдой. Если резюмировать сказанное, общее между нами то, что мы люди с институциональными принципами. Проще говоря, мы не довольствуемся хлебом и зрелищами. Если вы присмотритесь к успешным социальным проектам в Дагестане, возникшим из частных инициатив, кругом увидите среди руководителей «салафитов» (с обязательными здесь кавычками). «Город наш», «Монитор пациента», «Надежда», «Спросите у Расула»... Половина адвокатов в Махачкале – «салафиты». Они позитивны, доброжелательны и стараются быть максимально полезными для окружающего общества.
Салафиты с кавычками – это обычные мусульмане, позитив которых продиктован их верой в Бога и в Судный день. А насчёт салафитов без кавычек – это долгий разговор, не очень уместный для формата данного интервью.
– Нужен ли всё-таки шариат в частности и доминирование религии (ислама) в обществе в целом в XXI веке?
– Сложный вопрос. Если я скажу «нет», то вызову у читателя обоснованные сомнения в том, могу ли я продолжать считать себя мусульманином. Если скажу «да», то оставлю читателя додумывать, что это «да» означает в контексте такого страшного сегодня слова как «шариат», такого ещё более страшного словосочетания как «доминирование религии», и такого неопределённого глагола как «нужен». Поэтому вместо ответа я просто немного пофилософствую.
Человеческое сообщество – это огромный рынок, на котором тоже действуют законы спроса и предложения. Сама по себе постановка вопроса о том, нужна ли в XXI веке та или иная общественно-политическая формация, не совсем корректна. Нужна кому? Если кто-то считает, что в лице доминирующей сегодня западной демократии человечество достигло своего цивилизационного пика, то это его право, но дискурс, поднятый Сэмюэлем Хантингтоном в его «Столкновении цивилизаций» будет становиться всё актуальнее.
Где заканчивается свобода одного человека и начинаются права другого? Каков базис естественных ограничений? Почему в одном случае за основу берётся целостность государства, а в другом – право народа на самоопределение? Что в современном цивилизационном контексте означают национальные государства? Почему шпионы одной страны в другой – это супергерои для первой и мегавраги для второй? Почему передовая цивилизация не может справиться с демографической катастрофой и уступает пространство представителям непередовой? Какая демократия «правильнее»: прямая или «представительская»?
Вопросы эти отнюдь не теоретические. От того, как на них сегодня отвечают политики, может зависеть жизнь людей и судьба целых народов. За примерами далеко ходить не надо.
Когда меня спрашивали, можно ли согласно шариату проезжать в пять утра на красный сигнал светофора, если точно знаешь, что это никому не навредит, я отвечал, что так поступать не следует, хотя бы потому, что это формирует привычку нарушать. Я соблюдал нормы ислама в своей повседневной жизни, никогда не посягал на права других людей и считал демократию инструментом защиты своих личных свобод.
Сегодня я в тюрьме и хочу сказать, что шариат – это не кодекс, не свод написанных законов (так думают не только простые обыватели, но и, например, известный юрист Михаил Барщевский). Шариат – это правовая платформа со своим заданным набором ценностей.
Некоторые её нормы зафиксированы и незыблемы, поскольку прямо защищают базовые человеческие права. Другие – генерируются правовыми механизмами на основе принципа эффективности и пользы («масляха мурсаля»), меняясь в зависимости от обстоятельств и времени. Так, шариатская оценка одного и того же действия в разных обстоятельствах может быть противоположной, поскольку цель подобных норм – защита ценностей, прав и потребностей человека, а не соблюдение буквы само по себе.
– Как нужно управлять Кавказом? Возможно ли вообще здесь навести порядок не с помощью кнута и меча? Ну и не шариата, конечно…
– Оставлю без внимания эту ещё одну любопытную формулировку – «управлять Кавказом». (Улыбаюсь.) Думаю, формат кнута и меча в российской политике сильно переоценён. Экс-хозяин махачкалинского СИЗО, обвинённый в вымогательстве, тоже негодовал в клетке суда, рассуждая о том, как без его кнута здесь всё развалится. Вроде ничего, держимся.
Нужно перестать лепить из Кавказа, и в частности Дагестана, горячую точку. Например, Бастрыкину вовсе не обязательно прилетать в республику в камуфляже и делать вид, словно он добирается до здания Следственного комитета из аэропорта под свист пуль. Нужно уходить на Кавказе от формата генерал-губернаторства.
Нам нужны экономисты-технократы, думающие о том, как улучшить качество жизни людей, а не военные-полицейские, мышление которых ограничивается категориями «удержать» и «не дать».
Нужно вернуть в Дагестан и на Кавказ судебную власть. Нужно совсем немного отвлечься от тех, кто ворует, и обратить внимание на тех, кто похищает и присоединяет к гениталиям электрические провода. Нужно перестать губить таланты и ломать людям жизнь.
Мои «подельники» Кемал Тамбиев и Абубакар Ризванов – это самородки, которых следует носить на руках. Вместо этого их по нелепейшим обвинениям посадили в тюрьму, и им ничего не оставалось, кроме как преобразить её.
Навести здесь порядок без кнута и меча вполне реально. Но для этого там, наверху, нужно сдвинуть несколько парадигм.
– Что вы думаете об устройстве России в целом? Какие у нас перспективы?
– Перспективы у нас довольно неопределённые. Страна на перепутье. Возможно, наши дети будут наблюдать один из сценариев Бориса Бронштейна, когда 99-летняя Валентина Терешкова предложит ещё раз обнулить президентские сроки 84-летнему Владимиру Путину. И спасти от этого, как говорит Дмитрий Быков, сможет только бегство. А возможно, они будут жить в совсем другом государстве, никуда не убегая.
Развиваться надо не вширь, а вглубь. Не имперские галлюцинации заливать в головы граждан, а думать об их благополучии и качестве жизни.
– Как вы думаете, за что вас на самом деле посадили? Кто вас «заказал»?
– Мне кажется, в стране наметилась тенденция преследовать людей, имеющих какие-то устойчивые взгляды или своё мнение на окружающую действительность, которым есть что сказать и которых есть кому послушать.
Кто-то очень скрытый решил, что я этим критериям соответствую. Остальное – части пазла. Посудите сами: бородатый математик даёт уроки арабского, ведёт курс по бизнесу, является журналистом «Черновика» и любит играть в футбол. И этот тип уже успел завести четверых детей, которые ведут свои блоги в «Инстаграме» и каналы в YouTube, читают в них стихи и рассказывают об учёбе, учатся в интернет-школе, занимаются джиу-джитсу, изучают робототехнику и несколько иностранных языков одновременно. Старший – ему 11 лет – успевает ещё читать 300 страниц в день. Почему бы не посадить этого типа на пожизненный срок от греха подальше?
А если честно... Я не знаю, за что меня посадили. Не знаю, зачем они сказали, что я веду скрытный образ жизни. Не знаю, зачем наговорили на моих соседей, представив от их имени ложные сведения. Не знаю, зачем умудрились обвинить меня в связях с ИГИЛ и сочинить, что я отправил им 300 тысяч рублей. Я не знаю, зачем они выбрали мне в «подельники» таких прекрасных образцовых молодых людей, как Кемал Тамбиев и Абубакар Ризванов, и на что они надеялись, когда собирались выставить нас игиловцами. Столько лжи и лицемерия, как в дни своего задержания, я не видел за 30 лет жизни.
– Журналист Максим Шевченко считает, что ваше дело – это месть «Черновику» за историю с братьями Гасангусейновыми, но ведь это было давно. Есть другие версии?
– Убийство братьев Гасангусейновых было давно, но их отец Муртазали сдаваться не собирается. И чем дальше он продолжает свою борьбу, тем острее и болезненнее становится этот вопрос в обществе. Тем сильнее кого-то раздражают все, кто рядом с Муртазали. А «Черновик» здесь в первых рядах.
Но я не думаю, что всё зацикливается именно на данном деле. Со дня своего основания Хаджимурадом Камаловым «Черновик» всегда был там, где было нужно защищать справедливость, законность и благополучие людей. Если на Западе согласно сложившейся культуре на публикации в СМИ принято реагировать, то у нас со СМИ принято бороться.
Уверен, не мне рассказывать это читателям «Новой газеты» – кузницы журналистов, говорящих правду, некоторые из которых отдали за неё жизнь. Хаджимурада убили, мы понесли много потерь, но останавливаться нельзя.
Нужно идти до конца – до полноценного гражданского общества с работающими гражданскими институтами.
– Называете ли вы себя сами Голуновым номер два, как это делает «Черновик»?
– Скажем так, когда «Черновик» это делает, я не возражаю. Самому мне неудобно. В письме к Бортникову указал, что меня так называют. (Улыбаюсь.)
– Вы писали о религии, а не о политике или коррупции чиновников. Почему? Насколько вопросы религии вообще актуальны сейчас?
– Когда в 2008 году Хаджимурад Камалов (убит в декабре 2011 года — прим. «Новой») принимал меня на работу, он убрал в сторону мой подробный план на два месяца, и у нас состоялся долгий разговор.
Мы сошлись на том, что главной задачей моей полосы Monotheos является профилактика крайностей и невежества. Моя первая статья называлась «Интеллектуальный джихад». Только не пугайтесь. Лучше прочитайте. С небольшой скидкой первой юношеской пробе пера. Хаджимураду она очень понравилась.
Мой «подельник» КемалТамбиев сегодня шутит, что начальник УУР МВД по РД Адильханов, по лживому рапорту которого меня задержали и уже девять месяцев держат в СИЗО, оказался человеком небесполезным: ему удалось то, что не удавалось руководству «Черновика» – вытащить меня с религиозной страницы. Но, честно говоря, осмыслив вопросы, которые прислала «Новая», чувствую, что надо срочно возвращаться к исполнению своих непосредственных обязанностей.
«Вопросы религии» – это призыв к благу и порицание зла. Поэтому они будут актуальны всегда.
– По образованию вы математик, преподавали высшую математику и эконометрику. Не жалеете сейчас, что «оставили профессию»?
– Я бы жалел, если бы это было необдуманное решение молодого человека, не ценившего преподавательскую деятельность. Преподаватель популярного факультета, возможно, самая коррумпированная профессия в Дагестане. По крайней мере 10 лет назад было именно так. Студенты, у которых я вёл семинарские занятия, сдавали зачёты и экзамены не мне. За каждого студента, который хорошо занимался, мне приходилось воевать, чтобы он получил зачёт без денег.
Лекторы, с которыми я отказывался вступить в сговор, смотрели на меня как на идиота: я преподавал каждый день, получая зарплату полторы тысячи рублей в месяц (поскольку был совсем молодым «старшим преподавателем», ещё не защитившим кандидатскую работу). Сам не брал взяток и им, получается, мешал. До защиты кандидатской было далеко, и, женившись, я встал перед выбором: начать брать взятки или сменить работу. Долго не думал и сегодня не жалею.
– На Кавказе регулярно заводят уголовные дела против журналистов, правозащитников и активистов, которым либо подкидывают наркотики, либо их обвиняют в терроризме. Как вообще бороться с беспределом силовиков?
– Конкретного готового рецепта здесь нет. Надо методично и скрупулёзно повышать гражданское сознание людей. Причём на Кавказе нужно начинать с психологии. В последнее время я часто проецирую наше большое государство на маленькое тюремное, в котором сейчас живу. Эти государства очень похожи, и проблемы в них одинаковые. Первое, на что обратил внимание, когда начал изучать психологию арестантов, – здесь не принято требовать свои права. Причин две: слабость, которая не красит мужчину, и то, что это бесполезно.
Есть в Махачкале две замечательные организации: «Монитор пациента» и «Город наш», которые проделали в этом направлении огромную работу. Изначально они не ставили просветительских целей, они появились, чтобы помочь людям отстоять свои самые элементарные права. Но, на мой взгляд, показав, что прав можно добиться, эти организации сделали нечто гораздо большее, чем те многочисленные локальные победы, которые они одержали.
Пока налогоплательщики будут жить по принципу «моя хата с краю», на их деньги будут продолжать сажать тех, кто отстаивает их права. При всём том, что я здесь говорю, я не позволяю себе призывать простых людей вставать на мою защиту. Я переживаю за них. Мои дети лишились отца, и мне будет крайне тяжело осознавать, что другие дети лишились отцов, помогавших мне вернуться к своим.
Это очень важный момент, на мой взгляд: если кого-то арестуют по причине того, что он поднял на пикете плакат с моим именем, меня нужно будет оставить и бросить все силы на защиту и поддержку этого человека. Мне очень приятно видеть, как общественность поддерживает сегодня Константина Котова – человека, которого посадили в тюрьму за лучшие человеческие качества, за то, что он вступил в гражданское общество.
Беспредел силовиков закончится тогда, когда мы последуем его примеру и вступим в гражданское общество.
– Как вы думаете, почему про ваше дело молчит глава региона Владимир Васильев? Ему нечего сказать? Он бессилен или поддерживает ваше преследование?
– Вряд ли поддерживает. Скорее, не вникает. Во-первых, он полицейский, а раз я подследственный по делу, связанному с терроризмом, то я для него в разряде прокажённых. Во-вторых, данная ситуация наглядно показывает, что ему абсолютно нет дела до того, что происходит в обществе.
Глава Дагестана дагестанскому обществу неподотчётен. Он подотчётен только тому, кто его на этот пост водрузил. Думаю, если бы глава Дагестана избирался на народных выборах, он бы вряд ли закрыл глаза на единое мнение поддерживающих меня журналистов и блогеров, спортсменов и тренеров, эстрады и интеллигенции, светских и религиозных. Вряд ли закрыл бы глаза на видеообращение 16 известных журналистов и их пикетную очередь у здания представительства Дагестана при президенте РФ в Москве. Чтобы он обратил внимание, в нынешних условиях требуется звоночек из администрации президента.
– Как вы вообще оцениваете его деятельность на посту главы республики?
– Начнём с минусов: человек не на своём месте, мыслит по-советски, любой ценой нацелен на показатели, телам и делам предпочитает цифры, которые часто путает. Его подход к сбору налогов и формулировки отчётов в этой сфере напоминают советскую систему премирования тридцатых годов. Мало думает о том, что будет с республикой после его ухода. Про (не)освоение бюджета не буду, ведь тема всех уже порядком утомила.
Плюсы... Местные во власти лучше реагируют на человека из Москвы. Плюс, конечно, весьма условный, поскольку я не считаю, что глава должен быть неместным, и тем более не считаю, что страх – лучший стимул в политике. Кажется добрым, воспитанным. Мы видели, как Владимир Абдуалиевич разговаривает с чиновниками – было бы интересно посмотреть, как он общается с внуками. Но это уже не про пост главы.
– В Махачкале в вашу поддержку регулярно проходят одиночные пикеты. Но всё-таки людей на них не очень много. Почему так? Люди запуганы? Им всё равно? Они поддерживают власти и силовиков?
– Силовиков в нашем деле не поддерживает никто, кроме некоторых силовиков. Как говорят адвокаты, в обществе относительно нашей невиновности сложился полный консенсус.
Что касается пикетов, здесь можно отметить два момента. Во-первых, у местных людей нет культуры поддержки посредством пикетов. Они предпочитают соцсети. Во-вторых, люди на самом деле запуганы. Смотрите, что пишет молодой парень: «Всем сердцем за тебя переживаю. Не знаю, дойдут до тебя мои извинения или нет, но я искренне прошу прощения у тебя и твоей семьи за то, что я такой трус, что боюсь за себя и не выхожу на улицу в твою поддержку. Ещё раз прости».
Знаете, в чём тут дело? Если он выйдет на пикет, следователь Шамиль Валимагомедов тут же начнёт проверять, не относится ли он к той половине жителей республики, которые отправили 20 рублей на постройку колодцев в Африке. Если тест даст положительный результат, следователь станет угрожать ему самой страшной статьёй в стране – финансированием терроризма.
– Расскажите, каково это – сидеть в СИЗО в Махачкале?
– Это когда ты не видишь своих детей четыре месяца, а потом их вдруг неожиданно закрывают с тобой всех вместе в тесной клетке. Это когда по ночам тебе снится небо без решёток. Это когда ты видишь, как люди, которых обвинили в терроризме, отказываются убивать даже тараканов. Это когда точишь алюминиевую ложку, чтобы нарезать имбирь.
Когда вместо зубной нити приходится использовать куски большого чёрного пакета. Это когда моешь и сушишь одноразовые пакеты, чтобы использовать их повторно. Это когда над уборной с открытым выше пояса верхом установлена камера, в которую за тобой наблюдают девушки-операторы, уверяющие, что им тебя не видно.
Это когда путь к окнам, на которых и так установлены три решётки, преграждает ещё одна огромная мощная решётка на всю ширину и высоту камеры, а чтобы открыть окно, приходится бросать в него пластиковые бутылки. Это когда вечерняя луна неожиданно появляется в узкой полоске неба над тюремным корпусом напротив, и ты не можешь от неё оторваться, рискуя попасть в карцер за то, что не занял после отбоя своё место на шконке.
– Расскажите подробнее про вашу семью.
– Наша семья образовалась 13 лет назад в результате моих долгих поисков девушки-отличницы, с которой нам было бы интересно вместе дожить до старости. Она училась в Москве на врача. До окончания учёбы оставался один год, но я забрал её в Махачкалу, и мы завели двоих детей. Потом вернулись в Москву, чтобы она доучилась: до обеда я сидел с детьми и писал статьи в «Черновик», а она получала знания в университете. После обеда она сидела с детьми и готовилась к занятиям, а я выходил в город, чтобы заработать для нас денег. Она окончила университет на отлично, мы вернулись в Махачкалу, обзавелись четырьмя сыновьями и квартирой на окраине. Свободного времени стало гораздо больше, и дети начали посещать секцию по джиу-джитсу и плаванию, уроки по промышленному дизайну и английскому языку в «Кванториуме», а также занятия по робототехнике.
Мы собирались вшестером за завтраком, ходили вшестером в супермаркет, гуляли вшестером по парку и берегу моря.
Мы жили самой счастливой жизнью, какой только могут жить на земле люди, пока в неё не вломились оперативники, прокуроры и следователи, не сняв свою грязную обувь.
– Как вы думаете, могут «дать заднюю» в вашем деле? Такое силовики делать не любят. Возможно ли вообще добиться в дагестанских судах справедливости?
– Я не хочу, чтобы кто-то «давал заднюю». Я хочу видеть торжество законности. Формат «передней» и «задней» – это альтернатива соблюдения закона. Нам нужен закон, а не альтернативные решения.
Я не ставлю целью кого-то победить или кому-то что-то доказать. Я всего лишь хочу, чтобы ко мне – к человеку, который в этом государстве больше 30 лет не нарушал права других людей, – государство отнеслось и относилось соответствующим образом.
04.04.2020 г.
«Новая газета»
- 12 просмотров