Два года назад, 14 июня 2019 года, представители силовых структур ворвались в квартиру нашего коллеги, редактора отдела «Монотеос» газеты «Черновик» Абдулмумина Гаджиева. Формальный допрос, задержание, определение через пару суток меры пресечения в виде ареста, обвинение в финансировании терроризма, а также участие в деятельности террористической и экстремистской организации…
Спустя почти год в Южный окружной военный суд Ростова-на-Дону ушло 39 томов уголовного дела, полного лжи и фантазий оперативно-следственных органов, вымученных показаний из изнасилованных жизнью и обстоятельствами «секретных свидетелей», а также… макулатуры. Просто макулатуры, должной сформировать солидный, на взгляд следователя и суда, объём томов уголовного дела.
Мы, «Черновик», изначально связали арест и обвинение Абдулмумина с попыткой отдельных силовиков оказать давление на редакцию и воспринимаем происходящее именно как преследование журналиста за его профессиональную деятельность.
Но нельзя сказать, что эта несправедливость коснулась только Абдулмумина Гаджиева и двух его товарищей по несчастью – Абубакара Ризванова и Кемала Тамбиева, материалы дела которых почти полная копия уголовного дела журналиста.
Сегодня следственными органами штампуются сотни, если не больше, уголовных дел, по которым в качестве обвиняемых в преступлениях террористического характера проходят такие же несчастные.
Адвокат Умалат Сайгидов, часто соприкасающийся с работой военного правосудия, написал объёмную научную статью, в которой подверг критическому анализу практику отправления правосудия военными судами по делам террористической направленности (так называемому «исламскому» терроризму).
Мы приводим статью адвоката (4–5, 20–21 стр. – «ЧК») со значительными сокращениями, полностью вы её можете прочитать в Тelegram «Черновика» (https://t.me/chernovik/21646).
Участвуя в качестве защитника по более чем двум десяткам уголовных дел террористической направленности, пришёл к выводу, что в работе военных судов на сегодняшний момент сложилась ситуация, которая требует срочного и повышенного внимания общества, власти. Правосудие военных судов сегодня – это ИНОЕ правосудие, в котором, как правило, нарушаются все принципы его отправления, в том числе принцип презумпции невиновности.
В этом легко убедиться, просмотрев статистику оправдательных приговоров по этой категории дел. И это при том, что в этом направлении силовые структуры работают максимально бесцеремонно с точки зрения закона. Эта бесцеремонность всё ширится и принимает разные формы благодаря тому, что судами не используются рычаги судебного контроля.
Вызывает беспокойство, что благодаря попустительству со стороны судебных инстанций взращивается целое поколение оперативников и следователей, которые перестают уважать закон, а правоохранительная деятельность теряет человеческое лицо.
Подчеркну, что даже Европейский Суд по правам человека имеет особое мнение по поводу террористических преступлений и практики правосудия по ним. Однако, на мой взгляд, в российской практике нарушения носят запредельный характер.
Практика показывает, что в военных судах при рассмотрении дел по террористическим преступлениям зачастую не работают основополагающие принципы судопроизводства. Например, принцип презумпции невиновности.
Принцип невиновности
В частности, нарушение принципа презумпции невиновности выражается в том, как обосновывается в обвинении приверженность обвиняемого к крайним, радикальным течениям в исламе.
Данный пункт обвинения закладывается во все дела террористической направленности (так называемый «исламский» терроризм) и своим присутствием позволяет обосновать субъективную сторону преступления, доказать наличие состава преступления в действиях обвиняемого.
Хорошо, если в уголовном деле имеются хоть какие-нибудь материалы, свидетельствующие о том, что обвиняемый:
– не так молился (делал замечания братьям по вере относительно того, как надо молиться, высказывался в пользу нововведений в религии);
– не с теми общался (знакомые, контрагенты по банковским переводам, участники чатов в WhatsApp, Телеграм, Вконтакте выехали в САР, привлечены к уголовной ответственности за террористические преступления и прочее);
– не в те мечети, кружки ходил (хотя таких мечетей и кружков не осталось, все мечети находятся под патронажем Духовного управления мусульман России и под чутким надзором со стороны правоохранительных структур);
– бывал за границей (в странах с так называемой повышенной террористической опасностью: Сирия, Египет, Турция);
– делал экстремистские высказывания, призывал к смене конституционного строя, например, высказывался в том смысле, что следует руководствоваться шариатом и шариат выше законов Российской Федерации.
Часто в обосновании приверженности к крайним течениям в исламе идут показания близких родственников, в частности, матерей. Им предлагают дать показания о событиях, связанных с приходом их сыновей в зрелом возрасте в ислам, о ссорах, например, по поводу того, что сын стал отращивать бороду, соблюдать обязанности мусульманина, перестал пить, курить и прочее.
Однако такие доказательства всё реже можно встретить в материалах уголовных дел. Соответственно, всё чаще данный пункт обвинения закладывается априори.
В качестве примера можно привести приговор в отношении Ахмедова П. Г., вынесенный 2-м Западным окружным военным судом (ЗОВС) от 22 апреля 2021 года, по которому Ахмедов признан виновным по пункту «а» ч. 2 ст. 238.1 УК РФ и по ч. 4 ст. 205.1 УК РФ. В приговоре суд приводит перечень доказательств, анализ которых позволяет заключить, что утверждение о том, что Ахмедов придерживался крайних течений в исламе, являлся приверженцем идеологии запрещённого в России ИГИЛ* не доказано. Таких утверждений нет даже в умозрительных справках, рапортах оперативников.
Не работает не только принцип презумпции невиновности, но и принцип виновности! То есть даже если доказать, что обвинение в целом или отдельный пункт обвинения не доказан, обвинительный приговор всё равно оказывается неизбежным.
Так, в уголовном деле в отношении Георгия Гуева (20 ноября 2020 года приговором 2-го ЗОВС Гуев Г. Р. признан виновным в совершении преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 205.1 УК РФ) защита указала на то, что сторона обвинения не представила ни одного доказательства приверженности обвиняемого к крайним течениям в исламе, разделения им идеологии ИГИЛ*.
Были представлены с десяток доказательств того, что Гуев придерживался традиционного ислама. Были показания многочисленных свидетелей, в том числе муфтия РСО-Алания, матери Гуева, пострадавшей в ходе теракта, ответы на адвокатские запросы из МВД и ФСБ, согласно которым Гуев в оперативной разработке не находился и в компрометирующих связях не замечен, на спецучётах не состоит, а также обширный характеризующий материал, из которого следовало, что в силу воспитания, среды общения, личных качеств, а также участия в различных антитеррористических и благотворительных акциях Гуев не мог быть приверженцем крайних течений в исламе.
Эти усилия стороны защиты увенчались успехом. 2-й ЗОВС в приговоре отразил: «Суд исключает из предъявленного Гуеву органами предварительного следствия указание о том, что подсудимый исповедовал в период инкриминируемых ему действий крайние, наиболее агрессивные формы ислама, призывающие к «джихаду» – «священной войне» против «неверных», как не нашедшее своего подтверждения исследованными в суде доказательствами».
Но даже признав недоказанность вины Гуева по самому важному пункту обвинения, суд, тем не менее признал Гуева виновным. Эта позиция была поддержана в апелляционной инстанции. Из текста апелляционного определения следует: «…исключение судом из обвинения Гуева указания на то, что он исповедовал в период инкриминируемых ему действий крайние, наиболее агрессивные формы ислама, на правильность квалификации действий осуждённого не влияет. Исповедование Гуевым той или иной формы ислама само по себе не исключает его умышленные действия по содействию террористической деятельности, которые подтверждаются совокупностью приведённых в приговоре доказательств».
Заявляя, что «ничто не исключает участия Гуева» в террористической деятельности, суду тем не менее следовало учитывать, что приверженность Гуева к ИГИЛ* была заложена в конструкции обвинения. Исключение данного пункта обвинения логично должно было подорвать позицию обвинения, ведь мотивация действий Гуева, субъективная сторона состава преступления основывалась на данном утверждении. А в отсутствии данного пункта мы получили пример объективного вменения.
Кроме того, формулируя свою позицию, суду следовало, как представляется, исходить не из того, что «не исключает», а из того, что доказывает вину Гуева. Формулирование субъективной стороны с точки зрения того, что она не исключена, противоречит УПК РФ, требующей того, чтобы виновность лица, форма его вины и мотивы были доказаны. А этого мы в приговоре не видим.
Наконец, хочется обратить внимание на то, что отмеченная выше позиция суда ошибочна по той причине, что не учитывает того, что традиционный ислам, представителем которого является Гуев, находится в антагонистических отношениях с приверженцами идеологии ИГИЛ*. Учитывая, что Гуев не разделяет идеологию ИГИЛ*, а другого умысла на финансирование ИГИЛ судом не установлено, умысел со стороны Гуева исключён в принципе, а не только с позиции принципа презумпции невиновности.
Принцип безответственности
Без сомнения следует считать порочной практику, когда суд требует от гражданина большей ответственности, чем от государственных органов. Весьма примечательный в этом смысле факт мы увидели в уголовном деле в отношении Гуева.
Гуеву были вменены два эпизода по переводу денежных средств в фонд «Мухаджирун». Данный фонд был аффилирован от Исраила Ахмеднабиева И. С. (известного как Абу Умар Саситлинский). Эти эпизоды пришлись на декабрь 2015 года.
По версии обвинения, Гуев знал о том, что деньги, направляемые в «Мухаджирун», потом перенаправляются на террористические цели через Ахмеднабиева.
Между тем, официально Ахмеднабиев был объявлен вне закона только 23 марта 2016 года решением Ставропольского городского суда, который запретил все сайты, связанные с Саситлинским, в том числе сайт фонда «Мухаджирун». То есть закрытие сайтов, где Гуев получил реквизиты фонда, произошло через, примерно, три месяца после событий, вменённых Гуеву как событие преступления.
Получается, государственный орган в лице прокуратуры, которая обладает мощнейшими ресурсами и необходимой компетенцией, узнала о настоящем назначении благотворительных фондов Саситлинского позже, чем Гуев.
Но Гуеву вменено то, что не вменяется прокуратуре! Гуев понёс уголовную ответственность, а о том, какую ответственность понесла прокуратура – ничего не известно. В этом смысле весьма цинично выглядит то, что в ходе судебного процесса государственным обвинением и судом задавались вопросы Гуеву на предмет того, узнавал ли он что-либо про данный фонд, проверял ли законность его деятельности.
Этот вопрос, кстати, следовало бы прежде всего задать Службе безопасности Сбербанка. Ведь именно сбербанковские реквизиты выставлялись для сбора денег, а через них шёл большой поток (несколько тысяч) перечислений. Где была эта служба? Или чем занимался Росфинмониторинг, ФСБ? Не слишком ли много мы требуем от простого российского гражданина?
Почему Гуев должен был знать на декабрь 2015 года о том, что деньги фонда «Мухаджирун» идут на террористические цели, а мощные охранительные и правоохранительные структуры, такие как Служба безопасности Сбербанка, Росфинмониторинг, ФСБ, Прокуратура, с их ресурсами и возможностями поняли это только в конце марта 2016 года?
Принцип (не)убедительности
Часто в решениях военных судов обнаруживаются грубые искажения текста и смысла письменных доказательств, на которые суд делает ссылку в выносимых решениях как на доказательства. Делается это для того, чтобы обвинительный приговор выглядел убедительнее.
Подобное очень выпукло мы увидели в приговоре в отношении Ахмедова П. Г., вынесенного 22 апреля 2021 года 2-м ЗОВС, который признан виновным по п. «а» ч. 2 статьи 238.1 УК РФ и ч. 4 ст. 205.1 УК РФ.
Так, в числе доказательств, на которые сослался суд в приговоре, значится Информационная справка Федеральной службы по финансовому мониторингу от 28 марта 2018 года.
Финмониторинг пишет: «… можно предположить, что выявленные транзакции совершены в целях финансирования ИГИЛ*». То есть в справке делается предположение, что исключает доказательственное значение данного документа. Кроме того, это предположение «привязывается» не к лицам, «причастным к террористической деятельности», а к транзакциям, которые совершены в целях содействия МТО «ИГ».
Однако в приговоре, где делается ссылка на данную справку, указано, что «анализ банковских выписок по карте ПАО «Сбербанк», выпущенной на имя Ахмедова, позволяет сделать вывод, что им осуществлялись банковские операции с лицами, в отношении которых имеются сведения об их причастности к террористической деятельности».
Суд, оценивая эту справку, отбрасывает в сторону предположительный характер содержащихся в ней сведений и закрепляет в приговоре сведения Финмониторинга как определённый факт…
Военные суды по уголовным делам террористической направленности в погоне за доказательствами виновности вопреки доказательствам, представляемым стороной защиты, выносят решения, которые противоречат не только положениям УК РФ и УПК РФ, но и здравому смыслу. Не совру, если скажу, что отсутствие здравого смысла по приговору в целом или по отдельным его аспектам мною фиксировалось почти в каждом приговоре. Собственно, это логично, учитывая, что, на мой взгляд, борьба с терроризмом в России давно превратилась в «охоту на ведьм».
Приведу пару приговоров военных судов, в которых, на мой взгляд, отсутствовал здравый смысл.
7 апреля 2021 года Южный окружной военный суд (ЮОВС) признал виновным Давыдова М. А. в преступлениях, предусмотренных ч. 2 ст. 35 и ч. 1.1 ст. 205.1; ч. 1.1 ст. 205.1; ч. 1 ст. 30 и ч. 2 ст. 205.5; ч. 1 ст. 30 и ч. 1.1 ст. 205.1 УК РФ.
Давыдов был обвинён в том, что он пытался выехать в Сирию для того, чтобы вступить и участвовать в деятельности организации «Хайят Тахриаш-Шам»*. Давыдов был задержан 11 октября 2019 года в аэропорту Краснодара, и в момент задержания его преступная деятельность была пресечена.
В приговоре суд сослался на решение Верховного Суда РФ от 4 июня 2020 года, в соответствии с которым организация «Хайят Тахриаш-Шам» признана террористической и её деятельность на территории РФ запрещена.
Далее суд в тексте приговора упомянул решение, содержащееся в постановлении Пленума Верховного Суда РФ №1 от 9 февраля 2012 года. В нём (решении) Верховный Суд РФ указал, что лицо может быть привлечено к уголовной ответственности за преступления, предусмотренные ст. 205.5 УК РФ, если они совершены после официального опубликования сведений о признании соответствующей организации террористической и запрете её деятельности на территории РФ по решению суда.
По материалам дела видно, что «Хайят Тахриаш-Шам»* была признана террористической после того, как, по версии стороны обвинения, была пресечена преступная деятельность Давыдова, выразившаяся в попытке выехать в Сирию для вступления в упомянутую организацию.
А из позиции Пленума Верховного суда РФ, если руководствоваться железной логикой и законом, следует, что поскольку официальное опубликование сведений о признании «Хайят Тахриаш-Шам»* террористической и запрете её деятельности на территории РФ произошло после события преступления, вменённого Давыдову, то в этой части уголовное дело должно быть прекращено.
Однако это не случилось, суд «засилил» позицию обвинения в приговоре суда, признав Давыдова виновным. Аргументируя свою позицию, суд привёл аргументы из курса теории уголовного права в стиле компаративистики, а именно указал, что организация «Хайят Тахриаш-Шам» была признана террористической в… США – в марте 2017 года, в Канаде – в мае 2018 года, в Турции – в августе 2018 года. Кроме того, суд посчитал не лишним упомянуть, что в СМИ в 2017 году публиковалась информация о подрыве в сирийской провинции Латакия колонны российского военного конвоя боевиками «Хайят Тахриаш-Шам».
То есть суд исходит из того, что граждане РФ должны знать законы других стран, а также должны знать все новости, которые публикуются или демонстрируются в СМИ. Однако по смыслу Конституции РФ, гражданин РФ должен знать только законы РФ, про обязанность просматривать все новости в СМИ там вообще ничего не сказано.
Хочу обратить внимание, что в ч. 2 ст. 208 УК РФ указывается, что наказуемо не только участие в НВФ на территории иностранного государства, не предусмотренном законодательством этого государства, но и в целях, противоречащих интересам Российской Федерации. Откуда Давыдову знать позицию МИДа РФ относительно организации «Хайят Тахриаш-Шам» до момента, когда она была признана террористической на территории РФ официально?
Ещё один подобный приговор. В 2018 году я защищал в ЮОВС некоего Омарова А. М.2 Его экстрадиция, а также избрание и многократные продления стражи были устроены на основании показаний некоего Гаджимагомедова Г. Г.
Его показания свелись к тому, что он видел Омарова среди ребят, которых встретил в рядах НВФ в Сирии, зайдя ненадолго в один из домов. По сути, «шапочное» знакомство. Примечательно, что на вопрос следователя «может ли он перечислить жителей Кизилюрта и Кизилюртовского района, которых он видел в Сирии и которые состояли в ИГИЛ*?» – Гаджимагомедов ответил: «Да, могу перечислить. Среди них я знаю Исакова, Гитивасова, Тинамагомедова, Омарова, Магомедова, Мусаева, Амирханова…» Там же он привёл их точные адреса.
Упоминание Омарова в этом списке – единственное упоминание в его показаниях. Суд посчитал, что данные показания против Омарова могут быть положены в основу приговора и вызывают больше доверия, чем те, которые Гаджимагомедов дал в суде, отказавшись от показаний, данных на следствии, заявив, что никогда в своей жизни не видел Омарова.
Или другой пример абсурда из этого же дела. Приговор в решающей степени был основан на показаниях засекреченного свидетеля. Из показаний, данных этим свидетелем на этапе предварительного следствия, следовало, что он знаком был с Омаровым, неоднократно «встречался» с ним в прогулочном дворике.
Однако когда защитник предложил ему описать Омарова, его рост, телосложение, черты лица, засекреченный свидетель ушёл от ответа, заявив, что никогда Омарова не видел, а общался с ним через стену в прогулочном дворике СИЗО.
В ответе на адвокатский запрос администрация СИЗО пояснила, что во время прогулок в прогулочном дворике, для того, чтобы прогуливающиеся подследственные не могли общаться между собой, включается на всю мощь музыка.
В этих условиях общение и «знакомство» через стену вообще исключено, особенно сообщение «интимных» и «компрометирующих» сведений, которые якобы сообщил засекреченному свидетелю Омаров.
В свете такого поворота в показаниях доверие к данному свидетелю, казалось бы, было обрушено, но только не для военного суда. Показания засекреченного свидетеля были положены в основу приговора Омарова А. М.
WTF?.. «Негодный объект»?..
Анализ приговоров, выносимых военными судами по террористическим делам, позволяет думать, что некоторые решения выносятся вопреки элементарным знаниям УК и УПК РФ. По сути, впору говорить, что в окружных судах судейский корпус сформирован не на высшем уровне.
И дело не только в том, что в решениях военных судов порой отсутствует здравый смысл. Я допускаю, что на судей оказывается давление некими кураторами, которые формируют уголовную политику в известном направлении, несут ответственность за «позитивную» статистику по выявляемости террористических преступлений, в конечном счёте, докладывают Президенту РФ о состоянии дел в сфере борьбы с терроризмом в России. Соответственно, они выпрашивают у властей увеличения финансирования расходов на работу соответствующих служб.
Но дело не только в них. В некоторых решениях мы видим нижайший уровень квалификации работников суда. Например, в упоминавшемся выше приговоре ЮОВС от 7 апреля 2021 года в отношении Давыдова М. А. имеется следующая запись: «…Суд считает необходимым переквалифицировать с ч. 1 ст. 30, ч. 2 ст. 205.5 УК РФ (приготовление к участию в деятельности организации, которая в соответствии с законодательством РФ признана террористической), на чч. 1, 3 ст. 30 и ч. 2 ст. 205.5 УК РФ, как приготовление к покушению на совершение указанного деяния».
Формулировка «приготовление к покушению» не является технической ошибкой, потому как цифровое обозначение квалификации отражено в резолютивной части приговора (чч. 1,3 ст. 30 УК РФ). С точки зрения теории права, есть понятие оконченного и неоконченного покушения. Но на практике квалифицировать действия как приготовление к покушению законом не предусмотрено.
Или другая формулировка из этого же приговора: «Таким образом, на момент совершения Давыдовым инкриминированного деяния «Хайят Тахриаш-Шам» не была признана в установленном законодательством РФ порядке террористической. То есть со стороны Давыдова, направлявшегося в САР для вступления в указанную организацию, имело место «покушение на негодный объект».
То есть суд прямым текстом признал, что организация не внесена в списки террористических организаций на момент вменённого события преступления, но тем не менее находит способ не оправдывать обвиняемого по данному эпизоду, используя странную формулировку из цивилистики.
Что за «негодный объект»? Есть понятие «негодный объект» в уголовном праве и процессе, есть норма в УК РФ, где раскрывается такой вид покушения, как покушение на «негодный объект»? Может, данное понятие ввёл Пленум Верховного Суда РФ? Ничего подобного – нет, поэтому я в полном недоумении.
Представляется, что правосудие по такого рода делам, в рамках которых люди привлекаются за тяжкие и особо тяжкие составы преступлений, к судьям должны предъявляться высокие требования на профпригодность.
Отсутствие должной квалификации нередко мы видим в том, что судьи военных судов не очень разбираются и в том, как разграничить традиционный ислам от радикального.
В ходе предварительного следствия фиксируются телефонные разговоры, переписки в различных сервисах с братьями по вере и духовными лидерами, скриншоты, фото и видеоматериалы.
Оценку этим материалам очень часто делает даже не следователь, а оперативный сотрудник. При этом оценка оперативного сотрудника носит умозрительный характер. Складывается устойчивое ощущение, что он из кабинета не выходил, когда составлял те или иные документы, справки. В этой связи считаю целесообразным по всем террористическим преступлениям («исламский» терроризм) проводить религиоведческую экспертизу, поручить Минюсту РФ разработать соответствующие методики, организовать выдачу экспертных лицензий.
К примеру, в деле Гуева суд указал, что он не является последователем крайних течений в исламе, но тем не менее признал его виновным, потому что Гуев якобы осознал, что должен помочь ИГИЛ*. Знание ислама, течений в нём позволило бы увидеть суду противоречие в этом решении, поскольку не будучи последователем радикального ислама, Гуев никак не мог прийти к осознанию профинансировать ИГИЛ*, если конечно же у него не было других мотивов, которые следствием и судом установлены не были.
Весьма тревожной я бы назвал практику процессуальных манипуляций, несовместимых с понятием справедливого судебного разбирательства. Такая практика нашла своё выражение, например, в том как органы правосудия искусственно увеличивают или уменьшают ценность тех или иных свидетелей в интересах стороны обвинения.
Сложилась практика, когда показания лица, привлечённого к уголовной ответственности, изначально имеют ничтожное значение, поскольку такое лицо, допрошенное в качестве подозреваемого, обвиняемого, не предупреждается об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. В обвинительных приговорах, в ста случаях из ста, показания такого лица расцениваются как «попытка уйти от ответственности». И это в лучшем случае, если конечно из контекста показаний не будет вычленена какая-нибудь фраза, которая будет интерпретирована так, как угодно суду.
То есть ситуация, когда показания подозреваемого/обвиняемого изначально не имеют никакого юридического значения, уже является для российской судебно-следственной практики нормой. Однако для некоторых ситуаций с целью уменьшения или увеличения значимости показаний некоторых свидетелей практикой вырабатываются ноу-хау, которые были замечены отчётливо в практике военных судов по делам о террористических преступлениях. Эти способы однозначно незаконны и вызывают, прямо скажем, тревогу. Пока в уголовных делах общей юрисдикции я таких прецедентов не видел, но почему бы прецедентам военных судов не стать прецедентами судов невоенных, тем более что мы наблюдаем очевидное внедрение военных судов в суды невоенные на уровне кадрового вопроса?
По «секрету»
Очень часто в решениях военных судов по делам о терроризме можно увидеть признаки объективного вменения, хотя оно прямо запрещено законом. Объективное вменение – это вменение без установления вины. Это самое ужасное, что может случиться с правосудием, и это уже нельзя назвать правосудием!
Можно ли говорить о том, что правосудие отправляется, когда статистика деятельности суда указывает на то, что в графе «оправдательные приговоры» стоит ноль?
Такая статистика по террористическим преступлениям во 2-м ЗОВС, насколько известно автору статьи, держится на протяжении многих лет. В моем понимании, если суд проштамповывает обвинительное заключение, то он не выполняет свою функцию, в том числе контроль за работой следствия. Нет логики в том, что следствие по другой категории дел допускает ошибки, а по делам террористической направленности – нет. Невозможно поверить, что по известной категории дел не возбуждаются уголовные дела в отношении случайных лиц, особенно учитывая, что по этим делам, по опросу среди коллег и подследственных, сначала «хватают», а потом думают о том, чтобы собрать доказательства вины.
Анализ уголовных дел террористической направленности показывает, что слабость обвинения, пробелы в событиях преступлений или недостатки доказательственной базы легко покрываются за счёт, если можно так выразиться, «легковесных» доказательств вопреки наличию множества доказательств из ряда «надёжных». Очень неловко за решения, особенно когда суды высказываются в пользу таких «лёгких» доказательств в противовес доказательствам, собранным с соблюдением всех требований, сформулированных в УПК РФ, никоим образом не скомпрометированных.
Как опять же следует из материалов уголовных дел, среди «лёгких» доказательств излюбленными являются «крайне скомпрометированные свидетели, сотрудничающие со следствием», «засекреченные свидетели», «справки, справки-меморандумы, рапорты оперативных сотрудников».
«Крайне скомпрометированные свидетели, сотрудничающие со следствием».
Такого свидетеля мы увидели в показательном во многих смыслах слова уголовном деле в отношении Гуева. Речь идёт о единственном свидетеле обвинения Папушиной А. С. (в списке свидетелей обвинения она была единственным свидетелем).
Сторона обвинения, а также суд предприняли беспрецедентные усилия для того, чтобы её показаний оказалось достаточно для того, чтобы в итоге приговор в отношении Гуева оказался обвинительным.
Это создало бы прецедент, суть которого в том, что показаний этого свидетеля достаточно для осуждения. А учитывая, что Папушина дала показания, что Гуева никогда не видела, никак с ним не контактировала, но он также как и несколько тысяч человек перевёл деньги на карты благотворительного фонда, в котором она выполняла функции одного из организаторов, то её показаний должно было хватить для того, чтобы привлечь к уголовной ответственности тысячи невиновных.
Получается, что достаточно запросить данные с карт, на которые поступали деньги от благотворителей и показания Папушиной – вот и готов состав преступления. Поиск информации о Папушиной позволил установить массу фактов, компрометирующих её как свидетеля, хотя это совершенно не смутило суд, не помешало ему положить её показания в основу приговора, а Гуева приговорить к 6 годам лишения свободы.
Надо отметить, что информация о Папушиной была максимально засекречена. Любая инициатива защиты легализовать информацию, её компрометирующую, блокировалась как судом первой инстанции, так и судом апелляционной инстанции. Даже показания её супруга (в том числе компрометирующего содержания), которые имелись в уголовном деле и были получены следователем (стороной обвинения), судья не позволил исследовать в суде при том, что все необходимые мероприятия по поиску свидетеля и вызову его в суд защитники предприняли.
Несмотря на противодействие суда, защита тем не менее выяснила, что Папушина пять раз судима, дважды за корыстные преступления и дважды за незаконный оборот наркотиков, и в настоящее время отбывает наказание. Помимо этого, из Заключения судебно-психиатрической экспертной комиссии от 15.11.2019 года №50/1119, которое было приобщено к материалам уголовного дела стороной обвинения на исходе судебного следствия, следует, что Папушина страдает «Шизоаффективным расстройством смешанного типа, осложнённое синдромом зависимости от сочетанного употребления психоактивных веществ». (В заключении указывается, что Папушина «с 15 лет употребляет спиртные напитки, от 17 до 23 лет употребляла «чичу», около 6–7 раз; пробовала экстэзи, в последующем начала внутривенно приём героина с ростом толерантности до 2,0 гр. в сутки; употребление героина носило систематический характер».) В последующем ей был поставлен диагноз «Шизофреническое расстройство смешанного типа».
Найденная информация, повторюсь, не смутила суд и её показания были положены в основу приговора.
«Справки, справки-меморандумы, рапорта оперативных сотрудников» – «легковесные» доказательства.
Вторым доказательством в уголовном деле против Гуева стала справка о результатах ОРМ. Важно здесь отметить, что эта справка была представлена суду в аккурат перед прениями сторон. Защита понимала, что данная справка независимо от её содержания была необходима суду для вынесения обвинительного приговора, потому как одних показаний такого свидетеля как Папушина даже для военного суда, отправляющего правосудие по террористическому преступлению, было недостаточно. Вина не может быть построена на одном-единственном доказательстве .
Справка-меморандум, составленная оперативным сотрудником (№8/К/10/5324 от 17.04.2019) была представлена в суд в нарушение соответствующих требований. (В материалах уголовного дела имеется несколько постановлений о предоставлении материалов ОРМ и рассекречивании результатов ОРМ. Однако в списке этих документов представленная суду справка-меморандум за номером №8/К/10/5324 от 17.04.2019 не значится.)
Данный документ был представлен суду вопреки установленному порядку представления доказательств. На момент его представления была стадия представления доказательств стороной защиты и порядок исследования не менялся. При указанных существенных нарушениях действующего законодательства, нарушение норм федеральных законов «Об ОРД», «О государственной тайне», суд не мог рассматривать результаты оперативно-разыскной деятельности в качестве доказательства.
«Засекреченные свидетели» как легковесное доказательство.
Порой показания засекреченного свидетеля и предположения кладутся в основу приговора вопреки материалам уголовного дела и множественным показаниям свидетелей, свидетельствующим об обратном. И тем не менее такие показания получают большее значение для судов. Хотя это как будто нонсенс, когда показания «засекреченного свидетеля» заслуживают большего доверия, чем множество показаний «рассекреченных», «полноценных» свидетелей.
Пока конфликт между властью и ИГИЛ в Сирии был в активной фазе статистика уголовных дел за преступления в сфере террористической деятельности «шла в гору». Однако когда этот источник поводов для уголовных дел иссяк, тогда, очевидно, компетентные органы стали испытывать голодание. Тогда-то появилась практика серийных уголовных дел вокруг ключевых фигур, которые занимались коммерческой и некоммерческой деятельностью и на их банковские карты поступали денежные средства от неопределённого круга лиц. Этих граждан либо склоняли к сотрудничеству, либо «выдавливали» за границу.
Если в первом случае версии следствием создаются за счёт сотрудничества фигуранта со следствием, то во втором случае – версии создаются по умолчанию со стороны фигуранта, во многом за счёт фантазии оперативников и следователей, при этом легализация показаний «выдавленных» фигурантов оказывается практически невозможной.
Что касается практики склонения к сотрудничеству, то здесь можно вспомнить дело Бекбулатова Н. Г.4 (заключил соглашение со следствием и был осуждён на 2 года лишения свободы). На основании его показаний за период 2014–2016 гг. были осуждены более 20 человек. Ещё в период нахождения его в колонии, его начали склонять к показаниям в отношении граждан за период 2016–2017 гг. Выйдя из колонии, он был приглашён на допрос к сотруднику ФСБ, где также, с его слов, на него было оказано давление и он дал показания ещё на нескольких человек. Сразу после допроса, он через территорию Белоруссии переехал на территорию Республики Турции на ПМЖ.
Достаточно распространена практика «выдавливания» свидетелей. Она широко практикуется в республиках Северного Кавказа. Известно множество случаев, когда представители «правоохранительных органов» некоторым гражданам рекомендуют уехать, в противном случае угрожают привлечением к уголовной ответственности. Очевидно, что это делается для того, чтобы в отношении этих и других граждан уголовные дела возбуждались «по умолчанию», с тем расчётом, видимо, чтобы эти граждане не использовали скамью подсудимых как площадку для публичных заявлений, или для того, чтобы они не давали показания, которые могут скомпрометировать известных лиц, возможно высокопоставленных чиновников. Так случилось с Абу Умаром Саситлинским. В ходе адвокатского опроса его в г. Стамбуле, он автору статьи сообщил, что ему было предложено уехать за границу и не возвращаться. Он так и поступил. Как представляется, это сделано потому, что он пользовался широкой популярностью не только у мусульман Дагестана, но и России в целом. В настоящее время на его страницу в «Инстаграме» подписано около 500 тыс. человек. Кроме того, десятки и сотни уголовных дел возбуждены исключительно в связи с тем, что в организованные им фонды делались денежные переводы. Между тем, остаётся фактом, что в его фонды переводились деньги многими, в том числе высокопоставленными чиновниками. Среди их числа глава Чеченской Республики Кадыров Р. А., экс-глава Республики Ингушетия Юнус-бек Евкуров, депутат Госдумы Бувайсар Сайтиев, известный медийный спортсмен Хабиб Нурмагомедов. В ходе судебного процесса по Гуеву сторона защиты обращала внимание суда на то, что данный факт имеет место быть и эти люди должны быть приглашены в суд на допрос, но суд отказал в этом защитникам. Государственное обвинение настояло на том, что факт перевода денежных средств со стороны указанных лиц не нашёл подтверждения, сведения из Интернета нельзя считать достоверными.
Наконец, участвуя в процессах по делам террористической направленности, сложилось определённое мнение, что суды свой долг видят в том, чтобы найти доказательства вины, а для доказательств невиновности создаются трудности для легализации доказательств стороны защиты, легализованные доказательства – игнорируются, юридическая значимость их принижается, надлежащая оценка им не даётся.
Нарушения принципа состязательности случаются достаточно часто и по разным поводам. В военных судах это скорее правило, на мой взгляд. Нарушения состязательности зачастую выражаются в том, что суды критически относятся к заявлениям обвиняемых, например, о том, что в отношении них имели место недозволенные методы следствия и с особым доверием к показаниям полицейских, к результатам их оперативно-разыскной деятельности и полученным в результате этой деятельности вещественным доказательствам. В приговорах показания полицейского завсегда надёжнее, чем показания полноценного и незаинтересованного свидетеля. Даже с учётом того, что полицейские заинтересованы в обвинительном приговоре, потому что стоят у истоков уголовного дела. Если в ходе судебного следствия обвиняемый сделал заявление о применении в отношении него недозволенных методов следствия, то в приговоре это будет расценено не иначе, как способ избежать ответственности, и я не знаю ни одного случая, когда по таким заявлениям проводилось добросовестное расследование.
Таким образом, участвуя в качестве защитника по двум десяткам уголовных дел террористической направленности в окружных военных судах России, я прихожу к выводу, что правосудие здесь организовано с серьёзными изъятиями, благодаря чему теряется сама суть правосудия. Описанная практика не является исключением из правила, носит масштабный характер. Есть опасения, что эта практика перекинется на невоенное правосудие. И мы делаем вывод, что данная проблема заслуживает внимания со стороны власти, требует срочной корректировки. ]§[
* ИГ, ИГИЛ, «Исламское государство», «Хайят Тахриаш-Шам» – запрещённые в РФ организации.
1 Например, в обвинительном заключении по нашумевшему уголовному делу (в настоящее время идёт судебное разбирательство в Южном окружном военном суде) в отношении Гаджиева А. Х., Ризванова А. С. и Тамбиева К. Ш. (обвиняемых по ч. 2 ст. 282.2, ч. 4 ст. 205.1 и ч. 2 ст. 205.5 УК РФ) указано, что Ахмеднабиев И. С. в качестве гарантии социальной поддержки лиц, участвующих в вооружённых формированиях, не предусмотренных законодательством Российской Федерации, созданных для насильственного изменения конституционного строя в республиках Северо-Кавказского региона Российской Федерации, решения задач по распространению среди населения идей о недопустимости ведения светского образа жизни и навязывания радикальной религиозной идеологии, планировал строительство на территории с. Новосаситли Хасавюртовского района Республики Дагестан так называемой школы хафизов, якобы предназначенной для обучения детей нормам религии Ислам, в которой предполагалось бесплатно содержать детей, в том числе и детей участников указанных вооружённых формирований, убитых при совершении ими преступлений против общественной безопасности и общественного порядка, государственной власти, в том числе посягательств на жизнь сотрудников правоохранительных органов. В данном тексте обращает внимание то, что следователь говорит о детях участников НВФ, убитых при совершении ими преступлений террористического характера. По сути, следователь определил таких детей как детей второго сорта. По мнению автора, это всё похоже на обыкновенный фашизм. Обращает внимание, что Прокуратура подписала обвинительное заключение против указанных лиц в таком виде. Хотя в то же время директор ФСБ Александр Бортников обращает особое внимание на социальную адаптацию и защиту интересов подобных детей (см. интервью от 10.03.2021 г. на сайте НАК РФ).
2 Омаров А. М. – осуждён Северо-Кавказским окружным военным судом. Приговор вынесен 4.06.2018 года
3 В Надзорном определении Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РФ от 26 декабря 2006 года (Дело № 52-Д06-18) указывается, что при наличии противоречивых доказательств суд может признать достоверными уличающие доказательства в том случае, если они подтверждаются совокупностью других доказательств. При отсутствии совокупности таких доказательств суд обязан все сомнения в виновности лица истолковывать в пользу данного лица.
4 Приговор по Бекбулатову Н. Г. вынесен Северо-Кавказским окружным военным судом 2 июля 2019 года, постановлен в особом порядке в связи с заключением Бекбулатовым досудебного соглашения со следствием о сотрудничестве.
- 13 просмотров