Светлана Губарева (Головаченко),
программист; 1940–55-е годы
Мы жили на улице Хим. шоссе, 5 (ул. Дербентская, затем – Кирова). Спаренные три одноэтажных каменных дома стоят до сих пор. Они были построены ещё до войны. В конце пятидесятых построили ещё два 2-этажных дома. Эти дома называли химдомами. Здесь город заканчивался, а дальше был пустырь. Напротив был химкомбинат, а дальше – колхоз, где выращивали овощи и виноград.
Вначале это были общежития химкомбината и жир. завода. Позже на базе жир. завода появился рыбоконсервный завод. Жир топили из тюленей в больших чанах, разливали в двадцатилитровые стеклянные бутыли и относили на склад.
Затем по лестнице влезали внутрь чана. Рабочие в резиновых сапогах и в перчатках мыли чаны каустической содой и горячей водой. Работать там было очень тяжело.
Во время войны жители Махачкалы покупали жир, жарили на нём картошку, пекли оладьи и пирожки. Моя мама и её соседки по комнате работали на жир. заводе. Со временем жильцы общежитий выходили замуж, женились, и семьи стали расселяться по отдельным комнатам. Папа, Головаченко Вячеслав Ефремович, был родом из Белоруссии. Он воевал на фронте, у него 4 ранения, в 1944 г. был тяжело ранен и лечение проходил в Махачкале. Во время войны госпиталь находился на территории школы №5. У него было ранение осколком размером со спичечный коробок, только тоньше, с ним он прожил до 76 лет, проносив его в себе 52 года. Его комиссовали, для дальнейшего прохождения службы в армии он был не годен. Так и остался жить в Махачкале, познакомился с моей мамой, и они поженились.
Напротив Анжи-базара, Хим. шоссе, 1, в 40–50-е гг. находился рынок №1, одноэтажное небольшое каменное здание. До обеда там продавали продукты: молоко, яйца, овощи, фрукты, зелень. А в выходной день за зданием рынка устраивалась так называемая толкучка. Сюда приходили жители города, прямо на земле расстилали бумагу или подстилки, раскладывали вещи, обувь, посуду. Люди ходили по рядам, высматривая то, что им нужно.
Всегда дул сильный ветер то с юга, то с севера, поднимая мусор и пыль. Улицы не убирались, дороги не были заасфальтированы. Летом было очень жарко. Предприимчивые дети набирали из крана в ведро или бидон воду и продавали на рынке. Алюминиевая или эмалированная кружка холодной воды в начале пятидесятых годов стоила три копейки. А ночью жители домов выносили матрасы, стелили их на крыши сараев и спали там, спасаясь от духоты. Прохлада приходила только под утро, и то ненадолго.
В начале пятидесятых годов в городе было два автобусных маршрута. Маршрут №1 начинался в 4 посёлке, проходил по ул. 26 Бакинских комиссаров, ул. Ленина, через вокзал, ул. Дахадаева, 4 посёлок. А по маршруту №2 автобус ездил в обратном направлении: 4 посёлок, ул. Дахадаева, вокзал, ул. Ленина, ул. 26 Бакинских комиссаров, 4 посёлок. По маршруту ходило только два автобуса.
На одном, по маршруту №1, работал мой папа Головаченко Вячеслав Ефремович. А к концу пятидесятых годов, когда появился рынок №2, автобусы стали заезжать с вокзала и туда. Когда автобус заворачивал к вокзалу, где находится мост через железную дорогу на пляж, то казалось, что автобус проедет ограждение и упадёт на железнодорожные пути. И с облегчением вздыхаешь, проехав этот поворот. Проезд стоил 15 копеек от одной остановки до другой.
Раньше пляж был платным. Вход на пляж стоил 5 копеек с человека. С южной стороны пляж был огорожен металлической сеткой, которая уходила в море. Душевых кабинок и раздевалок не было. Люди раздевались прямо на песке, оставаясь в купальниках и плавках. А песок раскалялся на солнце до такой степени, что босиком пробежать до воды было очень горячо, как по раскалённым углям. Позже от школы №2 стали ходить автобусы на загородный пляж, отдыхающие уезжали туда на весь день, загорали на солнце, а вечером, когда появлялся загар, появлялась температура, тело покрывалось волдырями. А на следующий выходной жители Махачкалы и приезжие опять отправлялись на загородный пляж, так как море там было мелкое, вода чистая и тёплая, хорошо прогревалась солнышком, можно было далеко уходить, а маленьким детям там было раздолье. На берегу было много ракушек, больших и маленьких, которые собирали в пакеты, делали из них бусы, шкатулки.
В 1954 году папа получил квартиру в Первом посёлке. Дома в посёлке строили пленные немцы на скорую руку. Стены были из досок, оббитых дранкой и заштукатуренных. Каждый барак был на 8 семей и имел по два подъезда. В коридоре жили 4 семьи, 2 квартиры были по одной комнате, а две – по две комнаты. Таких домов было построено 10. У нас было две комнаты, одна 6 м2, а другая – 16 м2. В маленькой комнате помещалась кровать, маленький стол и была печка, а в другую комнату выходила духовка, которая обогревала её. Топили дровами и углём, приобретёнными летом в Дагтопе. Это уже было роскошью. Готовили в коридоре, у каждой семьи были небольшой стол и керосинка. Удобства во дворе. Кран на улице возле нашего дома, за водой ходили с вёдрами жители пяти-шести домов. Зимой были сильные морозы и снежные заносы, школьники по две-три недели не ходили в школу из-за холодов. Вода в кране замерзала, тогда все ходили к дому 26, там была более мощная колонка, и в утеплённом кране вода не замерзала.
Недалеко была пробурена скважина, оттуда шла горячая серная вода, рядом была построена серная баня. В отдельных кабинках стояли ванные. Жители города покупали билеты на 40 минут или 1 час, работники бани стучали в дверь и спрашивали: «Как вы себя чувствуете?», т. к. больные люди, страдающие гипертонией или сердечными заболеваниями, могли потерять сознание. Недалеко от наших домов была ещё одна скважина с серной водой, но уже не такой горячей. Летом туда приходили искупаться и постирать бельё.
Рядом с нашим домом находилось 2-этажное здание – Дом артистов. Там жили артисты Русского драматического театра: Смоктуновские, Богачёвы, Калюжные, Якушевы, других не помню. Мы были совсем маленькие, и когда возвращался домой Смоктуновский, мы, дети, сидя за низким деревянным заборчиком, кричали ему вслед: «Кеша, Кеша!». Уж очень нам нравилось это необычное имя. А он только улыбался. Позже я училась в одном классе с Ириной Богачёвой и очень часто бывала у них дома. Жили они на втором этаже в маленькой комнатке, может быть, квадратов 17, не больше. Большую часть комнаты занимал комод, сверху стояло зеркало из трёх створок и множество баночек, флаконов, коробочек. Притрагиваться к этим сокровищам нам не разрешали. Сбоку стояли кровать, узкий топчан для Ирины, а бабушка спала на сундуке. Вещи были развешаны на стенах. Вот так жили артисты. Мы с Ириной иногда приносили билеты, которые доставали Богачёвы – тётя Клава и дядя Саша – на спектакли для нашей учительницы начальных классов Корнеенко Аиды Сергеевны. Потом Богачёвы получили приглашение в труппу саратовского театра и уехали в г. Саратов.
Постепенно посёлок разрастался. Построили столовую №19, магазин. С раннего утра жители посёлка занимали очередь у магазина, чтобы купить хлеб, сахар и другие продукты. Отойти было нельзя, тогда терялась очередь, поэтому все стояли до открытия магазина.
На месте, где находилась химчистка «Снежинка», были пробурены две или три вышки, качали нефть. Чтобы сократить путь, жители посёлка ходили мимо них. А рядом была контейнерная. Транспорту приходилось останавливаться и пережидать, когда пройдёт состав с несколькими вагонами по узкоколейке.
Сейчас на месте нашего дома стоит 9-этажка, а рядом с ней – Джума-мечеть. В посёлке родители прожили 40 лет.
На месте здания прокуратуры на Ярагского (бывшей улице 26 Бакинских комиссаров) находились магазинчики: «Ткани», «Хлебный», «Канцелярский», «Продуктовый», «Аптека». Дети, идя в школу или возвращаясь из неё, заходили в «Канцелярский» магазин и рассматривали витрину. Там под стеклом были выставлены школьные принадлежности – книги, тетради, карандаши, ручки, перья к ним (№11 и «уточки»), коробки с цветными карандашами, по 6 штук в каждой коробке, линейки, чернильницы «невыливайки». Стояли, смотрели, пускали слюнки, а вот купить ничего не могли. Ни у кого из наших не было денег.
Эдуард Кукулиев,
строитель; 60–70 годы.
Всё это было. На самом деле было. И город – небольшой, уютный, знакомый до самой дальней улочки. И люди – шумные, весёлые, отзывчивые.
Мы жили недалеко от моря, на углу Леваневского и Оскара, в большом общем дворе. Я и сейчас закрываю глаза и вижу, как на соседских дверях ветер колышет куски марли (их вешали как защиту от мух), и они надуваются, как паруса, весь двор в этих «парусах», будто плывёт куда-то… И мы с ним. Плыла семья Муслимовых с бабушкой Зухрой, у которой руки всегда были коричневого цвета, потом я понял – из-за хны. Её сын, дядя Муслим, плыл. Он был парикмахером, стриг всех во дворе, но крепко выпивал, и жена выселила его в отдельную комнату. Плыла семья Адакиных с бабушкой Шурой во главе. Эта большая грузная женщина работала в бане, рядом с парикмахерской на Дахадаева. По воскресеньям открывала баню для женщин нашего двора, и они ходили туда помыться и отдохнуть заодно. Бабушка Шура работала в мужской части бани и видела всех мужиков нашего двора в чём мать родила. Помню, как они смущались – соседка ведь! – и прикрывались железными тазиками. На стенах большой залы между женским и мужским отделениями в красивых рамах висели картины. «Девятый вал» и что-то ещё «из Айвазовского» – утлые судёнышки, погибающие люди, огромная масса воды, нависшая над ними, а мимо по зелёной ковровой дорожке шли на выход довольные распаренные граждане, и стоял в воздухе аромат «Шипра» и лосьона «Огуречный». Там, в парикмахерской, при бане царил Соломон Ильягуев. Невысокий, с венчиком волос вокруг блестящей лысины, он вечно точил на кожаном ремне свою бритву. Ильягуевы жили рядом с нами, на Леваневского, четыре брата их было. Один, дядя Миша, был военным, другой работал в райпотребсоюзе, умер ещё не старым от разрыва сердца, у третьего были хронические нелады с законом, и поэтому мы его редко видели, ну и четвёртый – Соломон, городская знаменитость, лучший мужской мастер.
Вместе со всеми плыла и наша семья. Отец работал главным инженером в порту, часто брал меня с собой. Он окончил механический и рыбный техникумы, затем – Ленинградский кораблестроительный институт и проработал в системе рыбной промышленности Дагестана 46 лет. Звали его Иргонэ Изьягуевич, но в Махачкале его знали как Григория Исаевича, а маму мою, Хану, все называли Галиной. Мама была из Дербента, из довольно обеспеченной семьи. Когда в 1948 году они с отцом поженились, на неё, ещё молодую девушку, обрушилась масса забот, ведь у отца на попечении были ещё брат и сёстры. Отец любил жизнь со всеми её оттенками. Прекрасно говорил на кумыкском, любил петь, был душой компании, будто жизненной силы ему было отпущено на двоих. Отчасти так оно и было. У бабушки до рождения моего отца все младенцы мужского пола умирали. Пока соседка Патимат не подсказала: чтобы младенец выжил, надо отдать его на кормление другой женщине. У самой Патимат был грудной ребёнок, и она предложила бабушке свою помощь. В течение года она кормила чужого ребёнка, и отец выжил, после него родился ещё брат. И когда мой отец через много лет встретился с внуком Патимат, которому было за сорок, тот сказал: да, я знаю эту историю, бабушка рассказывала.
В дальнем углу двора жила семья Алиевых. Дядя Магомед с женой (привёз её из Львова, он там в армии служил) и два их сына – Олег и Николай. А рядом с нами – наши родственники, семья дяди Ифтаха Кукулиева (во дворе его все звали дядя Боря). Он прошёл Отечественную войну, где потерял одну ногу. По утрам он надевал протез, а вечером, возвращаясь с работы, снимал его, садился во дворе, закуривал сигарету «Памир», зажав её жёлтыми от никотина пальцами. И был самым счастливым человеком на земле, потому что эта нога была страшно тяжёлая и неудобно пристёгивалась, ещё и ремнём через плечо. Дядя Ифтах работал на вокзале, продавал в сезон овощи и фрукты или мороженое, которое доставал из похожего на сундучок деревянного потёртого ящика зелёного цвета. С работы всегда приносил пломбир, тот самый, незабываемого вкуса, и раздавал его всем детям нашего двора.
Я помню, как к нам во двор приходила почтальон, такая обаятельная русская женщина. Её ждали, ей радовались, ведь она приносила почту и пенсии. Но мне она почему-то казалось очень несчастной. Как правило, люди оставляли ей один рубль, наверное, в благодарность, а может, знали, что ей это необходимо.
Общий двор – это особое дело, особые правила: если кормишь своего ребёнка, за стол усаживаешь всю дворовую ораву. Для нас, детей родившихся в 40–60 годах, не было «национальности», мы выросли во дворах, где слово старших было законом, неважно, были это родители или соседи. Мы все росли вместе, встречали праздники – и русские, и мусульманские, и еврейские, и советские. Пахлава, печёное, крашеные яйца и куличи, маца – всё это было привычным для нас, это всё было наше. Во дворе у всех были летние кухни, и стояли длинные деревянные столы. По вечерам за ними рассаживались соседи. Мужики играли в нарды, в карты. Женщины пили чай с вареньем и часами болтали, перемывая всем косточки, спорили друг с другом. Порой чуть до скандала не доходило, но утром забывались обиды, и день начинался с чистого листа.
Когда начинало темнеть, кто-нибудь ввинчивал в патрон, закреплённый на тутовом дереве, электрическую лампочку. Она вспыхивала, как маленькое дворовое солнце. Это дерево, кстати, было настоящим дворовым проклятьем, от него страдали все соседи. Когда ягоды созревали, весь двор был в тутовнике и над ним роились счастливые мухи.
Напротив нас была спортивная школа, куда я ходил на фехтование. Тренеров было два. Симпатичный светловолосый Владимир Назламов (впоследствии он стал олимпийским чемпионом, сейчас живёт в США) был с нами мягок, говорил: «Кто выиграет, тому шоколадку!» А Юрий Тимошенко упирал на строгость, требовательный был. Мы, мальчишки, приходили с дневниками, и если оценки были ниже допустимого, нас к тренировке не допускали. У меня рвения в учёбе не было. Хотя учился я в одной из лучших школ города. Старая добрая школа №1, похожая на музей революции, выложенная из красного кирпича. На входе стояла строгая уборщица и не разрешала входить в школу раньше времени. Директором был Ихласов. Замечательный преподавательский состав: Слюсарева Тамара Петровна, Флорова Александра Георгиевна, учительница начальных классов Мария Ермиловна (фамилии не помню), старший пионервожатый Олег Германович и много других. Преподаватели – это отдельная тема для воспоминаний, каждый из них был фанатом своего дела. Напротив школы была чайхана, куда мы забегали после уроков, а то и вместо них, а за чайханой находилась детская площадка. Зимой, когда площадка закрывалась, мы перелезали через забор и гоняли там мяч.
В сезон заготовок во дворе начиналось что-то невероятное. Кто-то заготавливал компоты, кто-то – варенья, кто-то – соленья. На длинных столах во дворе стояли в ряд двух-, трёх-, десятилитровые баллоны. В больших тазах варилось варенье, от ароматов слюнки текли, и кругом шла голова! Мой отец был большой любитель сухого вина. И каждый год на даче собирали виноград и давили настоящее вино без грамма сахара. По 500 литров выходило. Мы с братьями залезали в деревянные бочки и топтали грозди винограда. А потом отец разливал отфильтрованный сок по 5-литровым баллонам и ставил их в подвал. На баллоны надевались резиновые перчатки морковного цвета. Сок начинал бродить, и перчатки понемногу распрямлялись, наполняясь газом. Спускаешься в подвал, а там в темноте торчат морковные растопыренные пятерни, приветствуют.
Свадьбы были особенным событием. Готовились всем миром. Уже за несколько дней до даты на помощь съезжались все близкие. Я помню свадьбу своего старшего брата в 1973 году. Отец купил живых кур, корову и пригласил раввина. Раввин резал кур, они вылетали из его рук с перерезанными шеями и какое-то время дергались в конвульсиях. Их хватали женщины и начинали обработку. Все шумели, смеялись, сновали туда-сюда, над двором повисала метель из перьев, в общем, очень праздничная такая обстановка. А в день свадьбы соседи и гости выходили нарядные, дети рассаживались кто где и смотрели, как взрослые под барабан, гармошку и кларнет отплясывали лезгинку. Свадьбы длились несколько дней. Когда люди работали? Непонятно!
Я с семьёй давно живу в Израиле, но порой тоскую, а что вы хотите? Тоскую по нашему двору, которого уже нет, по соседям. Запах порта, куда водил меня отец, особенно яркий, солоновато-рыбный, навсегда остался со мной. А голубой цвет воды Каспия с его ярко-зелёными водорослями нельзя сравнить ни с чем другим.
Рубрику ведёт Светлана Анохина
_____________________________________
Редакция просит всех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились старые фотографии, связаться с нами по телефонам: 67-06-78 и 8-988-291-59-82.
Фото из архивов музея истории Махачкалы
и героев публикации
- 10 просмотров