Ночь тихо, словно тонкая полупрозрачная ткань, брошенная на разбросанные посередине комнаты детские игрушки, опускалась на город. Она нежно обволакивала дома и улицы, людей и животных.
Старая, немного слеповатая, немного глуховатая вахтёрша закрывала большие, тяжёлые входные двери здания и начинала свой ежедневный обход. Она медленно поднималась на самый верхний, четвёртый, этаж и заглядывала во все открытые аудитории и кабинеты, кряхтя и ворча, выключала свет там, где про него забыли. Так, проверяя кабинет за кабинетом, этаж за этажом, она наконец спускалась к себе в комнатку на первом этаже, стелила постель и начинала очередную дуэль с бессонницей.
Теперь, когда в здании почти нигде не горел свет, а длинные коридоры и большие аудитории освещались через входные двери лишь только светом из соседних зданий, без стука и бесшумно, ступая мягкими шагами, проникал он.
В конце тоннеля яркий свет, и я иду,
Иду по выжженной траве, по тонкому льду.
Пройдя незамеченным мимо вахтёрши, он неторопливо поднимался на свой любимый третий этаж. Как только он переступал последнюю ступеньку, начинала звучать музыка. Какого времени, стиля или народа – не имело для него особого значения. Это могло быть что угодно. Главное – чтоб было мелодично и созвучно его настроению в этот вечер.
Боль в сердце только сильней,
Ты где-то в мире теней…
Минут через пять он зажигал первую за вечер сигарету, затем перемещался из одного помещения в другое, подходил к большим окнам, доставал очередную сигарету – и везде его сопровождала музыка – тихо, но пронзительно проникая всюду, куда он заходил.
Он становился у большого окна, медленно курил и глядел на дорогу внизу. Друг против друга, не нарушая невидимой границы, текли жёлтый и красный ручьи света.
А сквозь кипу лет он видел себя.
То ещё неуверенного, только за пару дней до этого впервые вступившего в это здание, сидящего на парапете лестницы.
То намного осмелевшего, спустя пару лет весело любезничающего с юной первокурсницей.
Останусь пеплом на губах,
Останусь пламенем в глазах,
В твоих руках дыханьем ветра…
То сидевшего в аудитории после очередной бурной ночи и в унисон с Камазом и Халом клюющего прямо во время лекции.
То уже спустя каких-то пару лет с нескрываемым безразличием в глазах слушающего во дворе знакомую (которая давно его не видела, по нему соскучилась, да и он по ней), оживленно спрашивающую о чём-то, что-то рассказывающую, безрезультатно пытающуюся его «встряхнуть».
Не плачь, я боли не боюсь – её там нет,
Я больше, может, не вернусь, а может, я с тобой останусь.
Он вспомнил, как часто, глядя на эти картины, стенды в коридорах, аудиториях, задумывался о том, как было бы «прикольно» очутиться в этих стенах одному как-нибудь тихим вечером, блуждать по этажам, читать и перечитывать ветхие книги, обновлённые стенды, всматриваться в умные, уставшие с годами глаза с картин…
Теперь вот он и блуждал один, совершенно один. Тихо прогуливался мимо знакомых дверей, слушая своё редкое, далеко не столь необходимое дыхание. Иногда, достигнув конца очередного длинного коридора, он оборачивался и глядел, как дым за его спиной, медленно свернувшись в кулёк, поднимается вверх, а потом расширяется и ползёт вдоль потолка.
Уйдя отсюда когда-то ярким солнечным днём с целым ворохом противоположных чувств и мыслей, он вернулся спустя много лет, потому что в какой-то момент посчитал это самым комфортным местом для ночи, потому что это неуклюжее, громоздкое, с высокими колоннами здание он любил, потому что когда-то здесь любили его, потому что здесь любил и он…
Моё сердце только о тебе поёт,
Я просто жду с тобой свидания…
Его тень обитала здесь каждую ночь уже на протяжении нескольких лет. Ему было здесь уютно, спокойно. За пару минут до восхода он снова подходил к самому большому окну, зажигал последнюю сигарету и глядел на редкие машины, на ещё сонный город, город, в котором когда-то умерла его любовь…
Докурив, он спускался на первый этаж, проходил мимо комнатки вахтёрши и растворялся в капельках утренней росы, в первых лучах света…
Останусь снегом на щеке,
Останусь следом вдалеке.
Я для тебя останусь светом…