Был такой город

Виктор Чигирик, скульптор, публицист (1940–1950-е гг.)

Тому, кто хоть раз ехал из Махачкалы в Каспийск, должен быть памятен этот забор. Он вырастает внезапно, серый бетон, колючая проволока по верху, отделяет тебя от моря и кажется бесконечным. Что за ним, никто точно сказать не может. Одни говорят, что секретный объект. Другие думают – полигон. Но реальность страшнее.

До 1951 года мне казалось, что жизнь пошла в гору. Учился на зоотехника, но увлёкся лепкой, и это было замечено. И когда в 1947-м в Махачкале открыли скульп-турно-художественную мастерскую Министерства промышленности ДАССР, меня командировали туда. Тогда много строили, ну а мы оформляли эти здания. Барельефы на стенах Даггосфилармонии видели? А ещё здание МВД, Даггосуниверситет, дома по улицам Советской и Горь​кого, стадион «Динамо», парк Нефтяников, всего даже не упомню. Осенью 1950-го мне предложили оформить входную арку ста​диона «Динамо». Я согласился с радостью. От стадиона до библиотеки, где я занимался каждый день, было два шага. Как-то, шагая в библиотеку, я стал свидетелем интересной сцены. На углу Дахадаева и Комсомольской (ныне прос​пект Гамзатова) на выступе за​бора, окружающего школу №2, сидел армейский капи​тан. Я поравнялся с ним, и он подскочил, вы​тянулся, вскинул руку к фуражке и замер. Я не понял, почему он отдаёт мне честь. И тут увидел, что капитан смотрит не на меня. Мимо ехал автомобиль, а в нём сидел министр ГБ ДАССР генерал-майор Гугучия. Он не видел ни меня, ни капитана. Но капитан стоял навытяжку, пока машина не отъехала далеко. Я подумал, какой животный страх живёт в этом наверняка воевавшем человеке. Примерно за полмесяца до этого генерал Гугучия появился в моей мастерской. Он был одет в штатское, вежлив, и все его вопросы касались тонкостей производства лепных укра​шений. Во второй визит он уже любопытствовал насчёт моего прошлого и настоящего. А я, не зная, с кем говорю, довольно резко попросил его не мешать, мол, и так у меня мало времени. Гугучия усмех​нулся и сказал, что скоро у меня будет очень много времени. Через несколько дней он, уже в генеральской форме, опять возник возле стадиона. Лишь тогда я понял, кого выставил из мастерской. И ещё понял, что интерес его и к моей работе, и ко мне самому не случаен.

Как потом я узнал, всё началось с моего письма к председателю президиума Верховного Совета СССР Швернику. Направляя меня в Махачкалу, в об​коме заверили, что дадут квартиру. Ра​боту свою я выполнил, но заболел и пролежал восемь месяцев в боль​нице. А выйдя из неё, был вынужден вернуться в сарай с земляным полом и без окна, где вре​менно поселился. Два года мои просьбы оставались без ответа. Тогда я и написал Швернику. Из Москвы моё заявление было направлено в Совет министров ДАССР. И зампредседателя Сове​та министров Рихирев наложил следующую резолюцию: «Тов. Рыбак. Нап​равьте этот документ тов. Гу​гучия. 17.VIII.49 г.». Так в МГБ завели на меня дело. Но я ничего об этом не знал. И удивился, когда ко мне стали проявлять большой интерес некоторые работники стадиона и художники. Они звали в гости, забегали поболтать и сопровождали меня даже в библиотеку. Когда в июле 1951 года меня арестовали, эти люди стали свидетелями обвинения.

Как в ГБ стряпали дела «врагов на​рода», в статье «По​каяние» рассказывает Николай Богомаз: «Я был вызван в МГБ ДАССР, где начальник отдела Мухин в присутствии нескольких сотрудников поставил меня в такое поло​жение, когда отказ от сотрудничества с органами грозил очень большими неприят​ностями. Не выдержав натиска, я дал подписку о сотрудни​честве под кличкой Кара​ев. На меня стали оказывать давление, чтобы я ска​зал, что слышал от Чигирика антисоветские высказывания. …я не мог противопоставить свои показания показаниям других сотрудников органов, поэтому вынужден был поддержать то, что утверждали они. Чувство вины перед Чигириком остаётся до сих пор. Через вашу газету я приношу Виктору Афанасьевичу свои глубокие извинения и прошу простить меня за малодушие, которое я проявил, когда, не вы​держав шантажа и угроз, оказался на поводу у сотруд​ников МГБ ДАССР».

Для одного из агентов, дававшего против меня показания, этот процесс был не первый. В 1946-м, тоже в качестве свидетеля, он участвовал в деле художника Азизова. Обвиняли его в том, что «отка​зался выпить за вождя наро​дов». За такое преступление Вер​ховный Суд ДАССР отправил его в лагеря на восемь лет. А агент МГБ занял место Азизова и стал руководить кружком ИЗО Дворца пионе​ров.

В приговоре, который 6 октября 1951 года вынес мне Верховный суд ДАССР, сообщается: «Подсудимый Чигирик в период 1950–1951 годов среди сво​его окружения системати​чески проводил антисовет​скую агитацию, высказывая клеветнические измышле​ния на проводимые в стране мероприятия». Мероприятия эти общеиз​вестны: повальные аресты и затем голод, холод, побои и страшный рабский труд. Руками заключённых прокладывались судо​ходные каналы (Беломоро-Балтийский, Москва – Волга, Волга – Дон и др.), возводились мощнейшие гид​роэлектростанции на ряде больших рек, строились це​лые города (Норильск, Вор​кута, Игарка и др.), протягивались железные и шоссейные дороги, восстанавливались раз​рушенные войной города, заводы, рудники и шахты.

Мощная волна арестов, в первые послевоенные годы захлестнувшая страну, не миновала и Дагестан. На очень небольшую Махачкалу приходилось восемь зон и лагерей. Аресто​вывали по любому поводу и давали стандартные сроки – 10 и 25 лет. Такого количества дармовой рабочей силы советская номенклатура ещё не видела и принялась обустраиваться. На скло​не Тарки-Тау одна за другой вырастали фешенебельные дачи. Строили их заключённые. Зэки строили зда​ние областной совпартшко​лы и общежитие для её слу​шателей (здания ДГУ на улицах Советской и Гаджиева). Выстроили горо​док Нефтяников и благоустроили Парк нефтяников, бывший Вейнерский сад. Зеки строили дом по Советской (напротив магазина «Спорттовары»), дом №6 по той же улице, дом нефтяников по Горького, 15 (там поселилось ру​ководство «Дагнефти» и гор​кома партии), и дома, окаймляющие Родопский бульвар. Кстати, в большом доме на Родопском бульваре были спецхраны для зап-рещённых, изъятых из обращения книг. Да и в библи​отеке им. Пушкина с 1948 по 1951 год все совет​ские газеты и журналы десятилетней давности читате​лям не выдавались без спе​циального разрешения МГБ ДАССР. Если кто получал разрешение, то читал в специально отведённой комнате. Привокзальная площадь и улицы Магомеда Гаджиева, Дахадаева и Се​дова были вымощены руками голодных, смертельно уставших и потерявших надежду людей. Камень для строитель​ства добывался в карьерах вручную. Возле селения Тарки стояли огромные печи, в них об​жигали известь. Чадили печи немыслимо. По железке прибывали составы, везли горы цемента и алебастра. Причём не в мешках, а россыпью. Работавшие на разгрузке были без масок, без спецодежды и с головы до ног в цементной и алебастровой пыли. Через некоторое время все они тяжело заболевали. А при от​казе от работы составлялся акт. Три таких акта – и зэка судили по 58-й статье как саботажника. Если он сидел по бытовой статье, то стано​вился «врагом народа» со всеми последствиями для него и его родных. Если уже был осуждён по 58-й, его направля​ли в лагерь строгого режима.

Когда был открыт доступ к архивам, выяснилось, что не сразу партийная и советская номенклатура доросла до такой практичности. В 30-х нравы были проще. Арестованных просто расстреливали. ЦК ВКП(б) давал каждой республике, области и краю разнарядку на «первую категорию», то есть на расстрел. Руковод​ство Дагестана 26 сентября 1937 года отправило в Центр телег​рамму: «Москва, ЦК ВКП(б), тов. Сталину. Дагобком просит увеличить лимит пер​вой категории вместо уста​новленного ЦК ВКП(б) 10 июля сего года с 600 до 1 200 и второй категории – с 2 478 до 3 300... Секретарь Дагобкома Н. Самурский». В этот же день был полу​чен ответ: «Тов. Ежову, Дагобком... Утвер​дить предложение Дагобкома ВКП(б) об увеличении ко​личества репрессированных по Дагестану по первой ка​тегории до 1 200 человек и по второй категории до 3 300 человек. Секретарь ЦК Ста​лин».

Так вот, о заборе по трассе Махачкала – Каспийск. В 1952 году его не было, а нас, зеков, пригнали туда за песком для строительства. Начали копать, и сразу же лопаты чиркнули по костям: прямо у поверхности лежали скелеты, черепа с дырами от пуль в затылке. Это был могильник, массовое захоронение людей, попавших под маховик репрессий. Их даже не потрудились глубоко зарыть. Слух о страшной находке пополз по Махачкале, туда на поиски тел своих близких потянулись люди. И эту территорию немедленно обнесли забором. Он стоял при Хрущёве, при Брежневе, при Горбачёве, когда стали открываться архивы, он всё равно стоял, стоит и сейчас. Это всё, что нам нужно знать и о стране, и о городе, в котором мы живём.

Патимат Гамзатова, юрист (1990-е годы)

– Бабу, я во двор!

– Иди! На дорогу не выбегай, на море не убегай, в 10 будь дома.

Море и дорога, только две опасности существовали в моём детстве. Даже больше скажу: ребёнок или подросток, который шёл рядом с девушкой, был гарантом её безопасности и спокойствия. Никто не пытался даже заговорить. Помню, как будят, на часах полночь:

– Вставай, Патя, просыпайся. Тёте надо домой, иди с ней, проводи…

Лето. Громогласные крики-призывы «кто-то там выходи» сотрясают двор. Как обычно, с утра идём всем двором на море, с нами один взрослый, принесённый в жертву детскому веселью и радости. Купались, «топили» друг друга, загорали, девочки играли в мяч, мальчики боролись... Возвращались целыми и невредимыми. Родители ещё спали.

Дымовушка. Закинуть дымовушку в магазин или кафе, где тебя обидели или что-то делают не так, было вершиной мести, высшим классом. Совет двора решал, кого и за что следует наказать. Под крики младших дербанились неваляшки, мамы были настороже, и фольга во многих домах была хорошо спрятана, но мы всё равно её находили. В каждом дворе был специалист, который руководил процессом, ведь нет ничего печальнее дымовушки, которая залетела и сразу сдохла. Итак, дымовушку забрасывали и тихо отступали. Иногда все сразу шли по домам, но чаще рассаживались и наблюдали. Вонь была такая, что работа в заведении прекращалась на весь день.

Валюта. У девочек были несерьёзные листики, а у мальчиков – плитки и альчики. В нашем дворе дома были кирпичные, зато соседние панельки были облицованы мелкой плиткой, но её надо было добыть. Ходили на прииск, вооружившись камнем и гвоздём. Я отбивала на двоих, мне и брату, чтобы взял с собой играть. Редкая удача – это когда попадались голубые с разводами и салатные матовые, номинал одной такой плитки – 10 глянцевых белых. А альчики поставляли бабушки, они же выступали экспертами в спорах касательно игры. В этом им не было равных.

У нас не было скейтов, но у нас была тележка-треуголка на подшипниках. Сидели на ней по-разному: в позе лотоса, на корточках, кто-то умудрялся даже стоять. Главное – найти дорогу с уклоном. Тебя разгоняют и отпускают, а ты с криком летишь. Как-то я уцепилась за машину, но в какой-то момент не вписалась в поворот, слетела с тележки, разодрав колени и ладони в кровь. Сердобольные соседи завели к себе, обработали раны и отвели домой.

Подвалы относились к запрещённым объектам, но мы в этих подвалах чуть ли не жили. Были и подвалы-бомбоубежища, в которых можно было найти много интересного из средств гражданской обороны. Жильцов нашего дома не удивляли дети в противогазах, но гости пугались не на шутку. Как-то одна известная махачкалинская кутюрье заперла ребят в подвале на весь день. Мы в долгу не остались: вытащили из её мастерской бобины с нитками и обмотали ими весь двор, захватив даже часть Буйнакской.

Гаражи. На них жизнь буквально кипела. Залезали на гаражи по замкам, по петлям, по кирпичной кладке, можно было прыгнуть и, зацепившись за козырёк, подтянуться и залезть. Способов было много. То, как ты залезаешь на гараж, было важно, это делало тебе имя. Но ещё важнее было, как ты с него слезаешь. Я стою на гараже и смотрю вниз, страшновато, но я уже объявила, что спрыгну. Краем глаза замечаю бабушку в окне. Это попадалово в любом случае, прыгай не прыгай, залезть на гараж девочке – это преступление. Но я прыгаю. Это полтора этажа, но я прыгаю! Я лечу! Далее последует домашний арест, но это неважно.

Стройка века – шалаш! Шалаши бывали разные: однокомнатные, двухкомнатные, трёхкомнатные. Если на помощь приходили ребята постарше, то и двухэтажные, с освещением. Пентхаусы, сказали бы сейчас. В шалашах мы жили, обставляли их всяко-разным скарбом. Как-то выстроили шалаш из картонных листов, нарекли его караван-сарай, провели электричество, притащили какую-то мебель, а потом Вовка его поджёг.  С Вовкой не разговаривали два месяца.

Железная дорога манила и притягивала. Беру советские монеты и бегу на «железку». Все наши уже там. Увидев поезд, кладём своё добро на рельсы, кто – монетку, кто – гвоздь. Почему-то этот раскалённый сплющенный кусок металла приносил невероятную радость, мы чувствовали себя кузнецами. Периодически кто-то рассказывал, что если лечь вдоль рельсов, то поезд проедет, не задев тебя. Как-то раз один мальчик лёг, но его успел выдернуть какой-то проходивший мимо мужчина. Спас и за ухо привёл несостоявшуюся Анну Каренину домой.

Дворовые старики – статья особая. Это автосервис, водопой и масса самых разнообразных благ в одном флаконе. Это те, что проводили время во дворе с детьми, те, у кого были полные карманы конфет в любое время, зачастую у них даже не было своих внуков или они были далеко. Счастливы были те дети, у кого во дворе был покровитель из стариков. К примеру, бабушка, живущая на первом этаже. К ней можно было забежать попить или даже угоститься чем-нибудь вкусненьким. Были и зверские бабушки, они всячески отравляли нам жизнь, но в них тоже был особый колорит. А дедушки чинили наши велики, работали прорабами на наших стройках, давали всякие интересные штуки. Вот во двор заходит дядя Салам, дети наперегонки несутся к нему с вытянутой правой рукой и кричат: «Салам! Салам! Салам!» Мужчина пожимает наши руки и раздаёт конфеты. Много позже я узнала, что он вовсе не Салам, а Зайдилав.

Мы всегда жили в состоянии войны с соседним двором или соседним домом. Периодически совершали набеги на их территории или отбивали их посягательства. Результатом таких войн был передел территорий. Как следствие, в течение месяца-двух выкидывать мусор приходилось взрослым, потому как детей мы на «нашу» мусорку не пускали. А они не пускали нас в «их» парк и на «их» море – оно плескалось прямо за их домом. В моём детстве родители редко вмешивались в детские конфликты. Те, кто вмешивался, обрекали своих детей на отщепенство, с ними не играли, не дружили.

Костёр –  это ритуал, нечастое явление, летом раз в неделю в лучшем случае. Мы с другом Иськой идём на стройку, берём сразу двухметровую (не мелочимся) доску и тащим её во двор. Пилу родители не дают, и мы кладём доску между скамейками. Я вешу 35 кг, мои ноги не боятся уже ничего, прыгаю я хорошо, остальное – дело техники. Для растопки берём читаные «Новое дело», «Молодёжь Дагестана» и старые-старые книжки. Костёр горит, дрова метровые, а это значит, что будем прыгать через костёр. И тут тоже свои нюансы: можно прыгать с разбега по-простому, можно прыгать с разбега, но «ножницами», это гораздо круче, ну а самым крутым был прыжок с места. Забегаю домой, беру из мешка на балконе 5–6 картофелин и мчусь во двор, трясущимися руками закладываю свою картоху в угли. Ждё-ё-м. Съедаю полностью, вместе с кожурой, кожура зажаренная – это самый кайф, чем больше на ней сажи, тем вкуснее. Кто-то тащит сушёную тарашку, помидоры, огурцы к картошке. А неподалёку мнутся отщепенцы. Они тоже вынесли картошку, но мы не дали им положить её в наши угли, оставшиеся пос-ле нашего костра, который мы разожгли нашими руками. Кому-то из взрослых удаётся нас уговорить, мы заключаем перемирие... Недолгое, до первого косяка, пока опять не пойдут жаловаться мамам. Все перепачканные и перемазанные, с ожогами на пальцах, счастливые идём домой.

 Да, важный момент: всё это время соседка осыпает нас самыми страшными проклятиями. Такая есть в каждом дворе, она не любит костры, да и детей тоже не любит. В семье не без урода, а двор был семьёй.

Как-то я подобрала на улице щенка, поселила его в подъезде. Он пропал. Потом нашли, уже мёртвого. «Следственная группа» пришла к выводу: щенка пнул кто-то из гостей ресторана «Каспий». Вечером мы разбили в ресторане все окна.

У нас уже были компьютеры, приставки, но они не заменяли нам двора. Читая ванильные посты о дружбе, предательстве, статьи модных психологов, я понимаю, что всё это было и в моём дворе. Наверное, судьба всех столиц – рано или поздно потерять душу, но в городе моего детства бездушия не было, как не было и равнодушия.

Рубрику ведёт Светлана Анохина

____________________________________

Редакция просит всех, кто помнит наш

город прежним, у кого сохранились ста-

рые фотографии, связаться с нами по

телефонам: 67-06-78 и 8-988-291-59-82.

Фото из архивов музея истории Махачкалы и героев публикации.