[ «Я мечтал отдать жизнь за Аллаха» ]

–Мы вообще сомневаемся в наличии христиан­осетин в определённые периоды. Осетинский язык настолько пропитан арабскими словами, что, если их удалить, мы не сможем общаться. Источники свидетельствуют, что многие осетины крестились, поскольку за это полагалось три рубля, корова или отрез на рубаху. При этом те, кто взяли по три рубля, затем построили мечети, думая, что это сойдёт с рук. Их со скандалом снесли и больше строить не давали.

–Думаю, в ближайшее время по России этот вопрос не будет решён. И одна из причин этого – непонимание руководством страны того, что мусульмане – пятая часть населения и что они намного более религиозны, чем православные. Мы говорим о серьёзной подготовке кадров и воспитании нового поколения мусульман – креативно мыслящих, понимающих, что на дворе XXI век.

Число молодых мусульман растёт, они блуждают в Интернете, и мы видим по их поведению, по высказываниям, что нужно очень серьёзно ставить эту работу.

Кадры нужны, но не так много, и эту необходимость мы в ближайшее время покроем. У нас около 20 человек учатся за рубежом: в Египте, Саудовской Аравии. В течение 5 – 7 лет они вернутся – этого достаточно, чтобы вести образовательный процесс и все мечети обеспечить квалифицированными имамами. Но если опять, как после первой чеченской войны, будет массовый приток неофитов, конечно, этих кадров будет недостаточно.

–Да, она требует выхода. Если её закупоривать – всё взорвётся. Людям нужна какая­то отдушина. И когда я стараюсь это сделать, меня обвиняют в экстремизме. Я хожу на проповеди за джихад и делаю это намеренно, потому что ряд вопросов, на которые наложено табу духовными деятелями нашей страны, являются частью религии. Не говорить о них – значит сказать, что ты вообще немусульманин. Это вопросы халифата, джихада, шариатской формы правления и всего, что вокруг этого. Мы по­хорошему уникальны на Северном Кавказе, и наша позиция такова: джихад является частью нашей религии. Он, в свою очередь, делится на 14 степеней, одна из которых – вооружённый джихад. Но и её мы признаём: да, мусульманин имеет право защищать свой дом, своё имущество, свою честь и свою религию. Это его право, более того, мы убеждены, что это самый верный способ заработать себе вечное блаженство. Я открыто говорю: как только я скажу, что джихада нет в исламе, я признаюсь, что уже немусульманин.

Насчёт халифата: сплю и вижу во сне, как мусульмане живут в исламском государстве. Но как прийти к этому государству? У меня немного другой путь, чем у тех, кто в лесу. Я вижу его таким, какой он был у пророка Мухаммада (с.а.с.). Он говорил о своей религии, и пришёл момент, когда пришли люди, позвали к себе. Это были мединцы, они сделали его своим правителем. Когда я говорю об этом чиновникам, они с удивлением говорят: так это же честные политические выборы!

В Государственной Думе есть люди, которые говорят, что этот строй не совсем правильный. А когда так заявляют мусульмане, их обвиняют в экстремизме, потому что они, по своей неграмотности или в рамках чьего­то коварного плана, сразу бросаются в бой вместо того, чтобы оценить ситуацию. Аллах наградит тебя за то, что ты хочешь сделать. Другое дело, что это нужно делать правильно, иначе Аллах тебя накажет. Чтобы воплотить свои искренние желания, нужны дополнительные знания. Примерно это – наша позиция, и с молодёжью мы говорим не с позиции чиновников, как это делают некоторые духовные лидеры нашей страны, не с позиции силовиков, у которых, скажем, в Дагестане разговор короткий: задал несколько вопросов – и всё, ваххабит. Мы знаем, кто ваххабит, кто неваххабит. Мы знаем, каким должен быть мусульманин, каким должно быть его вероубеждение, и стараемся привести к этому. Я, может быть, промолчу, если узнаю, что человек пришёл из леса, если увижу, что он нормальный, что он покаялся. Потому что от него будет больше пользы, чем если его просто взять и расстрелять, тем самым подтвердив свою враждебность к исламу всем, кто сидит в лесу, и тем, с кем эти «лесные братья» связываются по Интернету и мобильной связи.

Поэтому мы с молодёжью максимально терпимы. Мы взяли на себя обязательства доказать, что это государство им невражеское, но нам нужно подтверждение, нам нужна поддержка государства.

–Да, это правда. Помогает, но он не может всё делать. А корпус чиновничий – у них при слове «ислам» один ответ: «Нельзя». Мы объясняем: вы никуда не денетесь. Если бы ты дал мне взятку, а я бы сказал: всё, прекращаем процесс принятия людьми ислама, то, может быть, со мной бы ты договорился, но не я это делаю! Это процесс идёт, давай думать, как быть дальше. Очень бы хотелось понимания. Несколько лет назад обсуждали возможность открытия бесланской мечети. Чиновники говорят, что не хотели бы этого. Я отвечаю: когда человек становится мусульманином, он узнаёт, что первым словом в Коране было «учись», «читай», а где он будет читать, у кого будет учиться – это уже зависит от нас с вами. Либо он будет учиться в мечети у квалифицированного имама, либо будет делать это в Интернете, может быть, ездить в Назрань, Кабардино­Балкарию, как это делал я. Анзор Астемиров, Муса Мукожев – это были мои учителя, я к ним ездил с вопросами. Почему мы туда ездили? Потому, что тут никого не было. Меня послушали внимательно, говорят: есть такая практика – если есть притон, его нельзя закрывать, а то его состав куда­нибудь перекочует... Ладно, я простил это сравнение.

–Недавние теракты очень хорошо показывают, что невозможно всё контролировать. Человек – очень сложный организм. Сейчас у нас говорят: экономика, вот если всем дать работу... Это дарвиновский подход. Недавно прочитал статью одного журналиста, который рассуждает, откуда берутся смертницы. Он никогда ни одной из них не видел, немусульманин, и вот начинает: есть несколько вариантов вербовки, один из них – публично насилуют, записывают на камеру, говорят, что всё это покажут, если ты себя не взорвёшь. На самом деле всё намного серьёзнее. Я и в Сочи на встрече с Медведевым это говорил, и когда с Сурковым встречались – пора перестать подбрасывать шприцы и так далее. Кого мы обманываем? Эти люди... В конце концов, я был одним из них. Мечтал отдать свою жизнь ради Аллаха, считал, что это – самый короткий путь в рай. Денег мне никто не обещал, да и в чём прелесть этих денег, если я умираю?

Идеологически намного серьёзнее надо подходить. И просто говорить «фас» разным религиозным деятелям – скажи, мол, что они ваххабиты, а мы с ними расправимся – ваххабитов получится в десять раз больше, вот и всё. Подход нужно менять.

Мне угрожают с обеих сторон: здесь говорят, что я к джихаду призываю, там – что я от джихада отгоняю людей. Но я это делаю ради Аллаха, я человек, который принял ислам, я люблю эту религию, Создателя и сделаю всё, чтобы в благодарность за наставление максимально показать эту истину.

Если в моей проповеди и в моём поведении вы видите что­то для себя позволительное, как хозяева этого государства, – вы дадите работать, не видите – не дадите. Пока работаем...

–Сначала я учился в известном ваххабитском медресе в Учкекене, в Карачаево­Черкесии. Все мои знакомые, все, кто там были, погибли или выехали из страны. Мы ездили «на учебку» к Хаттабу. Тогда так было: сел поехал в Чечню – экзотика такая... И даже «органы» не обращали внимания на всё это. Потом я поехал в Египет, четыре года учился в Аль­Азхаре. Затем подал документы в Саудовскую Аравию, там тоже учился четыре года на факультете «Основы религии и проповеди».

–Да. Но у меня мама осетинка.

– Учёба. Когда я приехал в Египет, первым моим ощущением было следующее: либо они ничего не знают об истинном исламе, либо они очень зашифрованные. Где все эти джамааты, амиры, ячейки? Я стал их выискивать. Сначала подумал, что они очень законспирированы... Когда уезжал отсюда, думал: два­три месяца поучусь, больше мне не надо, я всё это и так знаю. В какой­то момент понял, что не так всё просто. Я стал осознавать объёмы знаний, которые нужны человеку. Попались хорошие учителя, которые объяснили, что нужно начинать с основ.

Стал возвращаться сюда на каникулы – у меня начался конфликт с джамаатом, одним из организаторов которого я сам и был. В своё время мы создали джамаат, муфтия объявили кяфиром, считали, что Духовное управление – одно из структурных подразделений ФСБ. У нас всё было серьёзно: мы запретили муфтию доступ в мечеть, ключи были у нас. Мы готовились: если будет вторая чеченская кампания, все пойдём воевать. Не скрывали своей вражды к государству, считали, что наше спокойствие, что нас никто не «трамбует» – это такое знамение Всевышнего. А на нас, видимо, просто смотрели – так, пока ничего серьёзного.

Сначала в джамаате заподозрили, что я учусь не там и не тому. Потом были открытые просьбы перестать этим заниматься и попытки вызвать меня оттуда. Амир написал мне письмо с приказом – у нас была армейская система, – что прошло уже два года, это достаточный срок, приказываю тебе вернуться, здесь надо работать. Я приехал на каникулы и сказал, что возвращаться не собираюсь. Я ослушался амира, дошло до того, что мне руки не подавали, не давали салам – это первый признак того, что тебя считают немусульманином.

Но постепенно, в течение пяти­шести лет, нам удалось без репрессивных мер добиться, что, когда амир джамаата Ермак Тегаев позвал всех в горы на джихад, с ним ушло два человека. Мы были близкие люди. Он считал, что здесь нет никакой перспективы, нужно защищать свою религию, воевать: проиграем – уйдём в рай, победим – будет халифат. К сожалению, человек не имел достаточных знаний – и мы разошлись с ним в этой теме.

Осетия – единственная республика, в которой удалось сделать это мирным путём, без репрессий. Те же, кто начал с репрессий, успеха не добились. Понимаю, что я – экспериментальный, пробный вариант для тех, кто смотрит сейчас за ситуацией. Очень надеюсь, что мне удастся продержаться, достичь успеха. Надеюсь, что я буду одним из многих, которые исправят ситуацию на Северном Кавказе и в России вообще.

Молодёжь, у которой есть знания, сталкивается со старыми муфтиями, муллами, которые не хотят уйти. Они придумывают разные поводы: им пока нельзя доверять, это, наверное, ваххабиты... Сложная ситуация, но я надеюсь, что буду здесь своеобразным тараном. Очень надеюсь на понимание руководства – и политического, и определённых служб, которые отвечают за спокойствие. У них есть наработанные схемы, которые давно устарели, но они не хотят от них отказываться, потому что за это отвечать надо, а у них же –карьера. Ничего, каждый своё дело делает. Пока всё вроде нормально. Полтора года меня бойкотировали. Муфтии выдвигали разные версии – в Чечне, Ингушетии, Дагестане говорили, что ФСБ привезла меня из Саудовской Аравии, поставила как барьер между восточной частью Северного Кавказа, где суфийские тарикаты, и западной, чтобы этот свет туда не пошёл. Посмотрим, насколько нас хватит.

ИА Regnum, 2 мая 2010