В городе мостов и мостовых давно не было чуда. И вот, наконец... Правда, Карасин был ему не рад и не знал, что с ним делать. Когда он принес Это в дом, то надеялся продать, по меньшей мере, тысячи за $2 местному зоопарку или музею. Но день беготни по городу ничего не дал: никто не удосужился даже развернуть бумагу, в которую было завёрнуто маленькое Тело. Больше всего Карасина раздражало то, что люди принимали его за сумасшедшего и открыто смеялись ему в лицо. И теперь он сидел в своей комнате, злой, с ненавистью глядя на жужжащую под потолком лампочку, а Это, по-прежнему завёрнутое в газету, лежало в прихожей у входа, на грязных плитах хрущёвской коммуналки.
Однако Это необходимо было оттуда убрать. Могли придти сосед, хозяйка, – да кто угодно! И начались бы вопросы, вопросы... Что им рассказывать? Как человек с высшим образованием в свой законный выходной вместо того, чтоб отдохнуть... бегал в кустах с палкой за какой-то визжащей тварью?! А потом носился с телом этой твари по городу и пытался его продать?! Карасина передёрнуло. Он стащил с верёвки ещё мокрый полиэтиленовый пакет и прошёл в прихожую, приблизился к свёртку. Несколько капелек воды упали на Это. Оно пошевелилось, вздохнуло.
Оно было живым!
Карасин остолбенел. Этого он не ожидал. Но раздумывать было некогда: кто-то уже возился с ключами, в подъезде, у самой входной двери. Карасин схватил свёрток на руки и понёсся по коридору в ванную. Там он перевёл дух. Сквозь замочную скважину ему было видно, как хозяйка перетаскивала свои сумки в кухню.
– Если ты пикнешь... – проговорил Карасин свёртку, который он держал на руках. Но тот вновь не подавал признаков жизни.
Улучив момент, Карасин пробежал из ванной в свою комнату. В комнате он развернул бумагу. На него глянули два больших тёмных глаза.
…Утро ворвалось в комнату, как всегда, не вовремя. Карасину хотелось спать, и он, ещё не открывая глаз, ловил драгоценные остатки сна. Сон беспощадно гнал трещавший будильник. Карасин сбросил локтем «машинку» с тумбочки. И тут же пожалел об этом. Приоткрыл глаза… Что-то сидело на спинке кровати... Что-то зелёное, блестящее... Полусонный Карасин заморгал. Вдруг понял. «Оно! Вырвалось всё-таки!» – эта мысль, ворвавшаяся в сознание, оглушила его. Вмиг всплыли подробности вчерашнего дня. Оно... Но лишь только он приподнялся, как животное спрыгнуло на пол и забилось в угол. В другом углу комнаты валялась то ли оборванная, то ли перегрызенная верёвка.
Карасин, стараясь не шуметь, тихо встал с кровати, стащил с неё простыню.
– Тихо, тихо, – шептал он, медленно приближаясь к твари.
Та прыгнула на шкаф. Карасин выругался. Тварь, похлопывая крылышками и словно что-то бурча, глядела на него сверху своими чёрными глазками.
– Кис, кис-кис, кошечка... собачка... – позвал Карасин, стараясь придать голосу как можно больше благожелательности. Тварь не была похожа ни на кошечку, ни на собачку. Но она определённо кого-то Карасину напоминала; кого-то, кого следовало бы назвать... Карасин забыл это слово.
На хлеб тварь не прореагировала. А вот из-за ячменных зёрен сползла со шкафа.
Пока она ела, Карасин разглядывал её. Может, бабочка, может, стрекоза. «Изумрудные крылышки, чуть вытянутые уши, – отмечал про себя он. – А лапки-то, пожалуй, человеческие. Такое надо бы сфотографировать».
Голодное животное даже не реагировало на вспышки фотокамеры.
Примерно через полчаса Карасин уже летел вниз по ступенькам лестницы, зажав в руке полароидные снимки. И он был уверен, что теперь-то уже никто не посмеет обвинить его в сумасшествии. Он так торопился, что даже не заметил, как одна из фотографий выскользнула у него из рук. Позже Карасин так и не нашёл её.
Город удивил. «Какая прелестная бабочка! – восклицала на работе сотрудница. – И как вы её сделали?!» Шеф посмеялся в усы. «Чудак ты, Карась», – сказал он. Дальше – злобнее. Честный рассказ Карасина о том, откуда он достал эту тварь, дал лишь повод лишний раз почесать языки. Нашлись и те, которые брались за полчаса нарисовать на компьютере «этакую штуковину», а те, кто не верил в предполагаемые художественные способности Карасина, приставали с вопросом, во сколько ему обошёлся фотомонтаж. «Да вы не понимаете, не понимаете, ЧТО это такое!» – уже кричал Карасин. «Ну и что это такое?» – спрашивали его. На этот вопрос Карасин ничего не мог ответить, потому что сам не знал. Вернее, знал... Забыл.
Когда Карасин шёл по улице, уже зажигались фонари. В голове стоял шум, перед глазами носились насмешливые лица, обрывки бумаги, какая-то старая потрёпанная и давно забытая книга, изумрудные крылья...
Дверь неприятно скрипнула, качнула вывеску. Карасин стоял на пороге, стараясь разглядеть сквозь сигаретный дым компьютер и сидящего рядом человека.
– Андре-ей... – тихо позвал он.
В глубине комнаты что-то шевельнулось.
– Ну?
Карасин молча протянул снимки. Где-то за стеной тикали часы.
– Ну?
– Что «ну»?! – Карасин взорвался. – Не видишь, что ли? Настоящее! Сам делал снимки...
– Успокойся, – осадил Андрей. – Я верю. Но продать не удастся.
– Почему?
– Да кто ж тебе поверит...
Карасину показалось, что из сине-серого тумана выплыли два насмешливых глаза и ухмыляющийся рот.
– Знаешь что... – проговорил рот.
– Что?
– Ты лучше избавься от этой твари. Похоже, она тебе приносит одни хлопоты...
Карасин вернулся домой поздно, ходил по комнате, стараясь не глядеть на «бабочку». Та по-прежнему сидела на спинке кровати и смотрела на Карасина своими огромными чёрными глазами.
Карасин налил себе крепкий кофе, сел на стул.
– Если ты думаешь, что я из-за тебя буду тащиться в такую даль, то ты ошибаешься, – говорил он, – лежать тебе, Крылатая, на мусорке…
Чашка в его руках мелко дрожала. Под потолком жужжала лампочка. Карасин с ненавистью поглядел на неё.
– Ты не бойся... Я не больно, – сказал он, ставя чашку на стол и вставая со стула. – Ну, пора...
Карасин медленно подошёл к твари. Та сидела, не шевелясь и не отрывая глаз от его лица. И вдруг она запела. Не закричала, а именно запела. Сначала тихо... Тихо… Она не бежала, и это не было вымаливанием пощады. Скорее, наоборот…
Она пела. По щеке Карасина скатилось что-то мокрое. Она пела, как будто бы прощалась, и он вдруг понял, что не сможет убить её.
На полу под его ногами лежала простыня. Карасин схватил её и накинул на Это. А Оно даже не сопротивлялось.
«Будь что будет, – говорил себе Карасин, летя по ступенькам лестницы, – отнесу её к парку, а там уже сама как-нибудь». Первое, что он сделает, когда вернётся домой – он знал – так это разобьёт противную жужжащую лампочку у себя в комнате. А потом перероет все свои детские книжки. Может быть...
Ночь уползала с тротуаров.
В городе мостов и мостовых гасли фонари. ]§[