[ Долгая дорога в Париж… ]

– Получается, что Париж – своеобразное проявление процесса глобализации на уровне конкретного города? – В определённой мере, да. – А каково Ваше отношение к самому процессу?

– Честно говоря, не знаю. Сейчас этаким хорошим тоном французской и западноевропейской мысли считается антиглобализм. Но ведь в жизни у всего есть свои позитивные и негативные стороны. Мне, в частности, нравится кока-кола, действующая благоприятно и на мои желудочные проблемы, и на мою усталость. Благодаря глобализации я приобретаю напиток повсеместно, хотя вкус везде отличается. По всей планете имеет хождение одна денежная единица – это удобно, особенно для тех, кто много ездит. Всё направлено на упрощение жизни не материально богатого меньшинства, а человека со средним достатком, по сути, и составляющим большинство западных государств.

Одним из наиболее наглядных и востребованных символов глобализации является интернет, содержимое которого очень разнообразно: тут можно найти и полезную информацию, и массу информационного мусора.

Жаль, конечно, что глобализация происходит через обеднение языкового, этнокультурного и прочего разнообразия; что в качестве международного языка широко используется жаргонный, примитивный американский вариант английского.

– Понятие «цивилизация» включает в себя массу разнообразных нюансов. Многие в Дагестане (и не только) хотят жить именно в той среде, где ты проживаешь ныне. Что же такое вообще «западная цивилизация»: вершина, куда должно стремиться всё человечество, или только один из путей (не самый удачный в моём понимании)?

– Разумные люди как общность должны стремиться к справедливости. Свершившимся фактом является, что именно в западном обществе невозможно функционирование акульих законов эксплуатации марксовского капитализма, откровенной коррупции и индустриальных махинаций на государственном уровне. Или, может, они и возможны, но рано или поздно возмездие настигает, и тайное становится явным.

Иная ситуация наблюдается во многих странах так называемого «социалистического лагеря», в частности СНГ. Режим изменился, но власть осталась прежняя, поэтому здесь бесправие и дикое беззаконие введено в ранг закона. Подавляющее большинство населения бедно и забито. Народ постоянно думает о куске хлеба, даже не зная, что такое элементарный отдых. Человек, к примеру, в России, в государстве, обладающем громадным природным, людским и интеллектуальным ресурсом, в поте лица работает до пенсии, которая по нормальной логике должна обеспечить его всем необходимым для дальнейшей полноценной жизни. А он продолжает работать и далее, до самой смерти или тяжёлой болезни, ибо пенсии не хватает даже на пропитание. И во всём винят рынок, но он есть везде, только где-то его регулирование происходит в рамках законов, а где-то с помощью взяток и т. д.

Нельзя не замечать и нынешнее отторжение системы ценностей западной цивилизации вследствие ковбойской политики США, где всегда прав «сильнейший», вдобавок ко всему выстреливший первым. Когда-то эта страна была образцом демократии на фоне тоталитарных режимов во главе с СССР. В ту пору существовала оригинальная система сдержек и противовесов: Москва («несвобода») в своих практических действиях и в грош не ставила интересы собственных граждан – они для неё были всего лишь винтиками огромного механизма по построению «светлого будущего». Вашингтон («свобода»), исходя уже из шагов Москвы, всем показывал, что его действия всегда направлены на защиту прав и свобод конкретных граждан, проживающих в том числе и за пределами США. Это импонировало многим. Распад социалистического лагеря способствовал высвобождению всех негативных тенденций, скрытых в глубине лидера «свободного» лагеря. К сожалению, США сегодня постепенно превращаются во всемирного диктатора, идеологизированную машину по добыванию денег.

– Но некоторые эксперты утверждают, что процветание Запада держится на жесточайшей эксплуатации природных, человеческих и прочих ресурсов планеты?

– Мне знакома теория о благоденствующем «золотом миллиарде» и умирающих от голода оставшихся миллиардах землян. Нельзя отрицать, что промышленно отсталые страны в основном сейчас превратились в сырьевой придаток и зону для сброса вредных отходов. В то же время, бывая во многих странах, я вижу степень трудоспособности западного и незападного человека. Мне кажется, что тот же француз жизнь улучшает собственным ежедневным и упорным трудом.

– Остаётся ли место в системе современных моральных ценностей для религии? Или можно согласиться с Ницше, утверждавшим, что Бог умер? Если Бог умер (или его нет), значит, человечество отдано во власть дьявола?

– Нет. Ницше говорил много страшных и непонятных вещей. Он был парализован в 45 лет, и, вероятно, это увело его от земной и социальной жизни в более далёкую и неведомую простому человеку систему мышления. Нельзя, мне кажется, вырывать из контекста его произведений некие идеи и ими пользоваться, как в своё время делала его собственная семья, а за ней и многочисленные любители и поклонники.

Ницше, так же, как и его друга Вагнера, следовало бы пытаться понять в связи со временем, языком, состоянием немецкой натурфилософии, лютеранского образования, немецкого музыкального романтизма и других факторов. Думаю, он смотрел далеко в будущее, и мир, с его точки зрения, действительно находился во власти зла, – слабого, продажного, подлого. Он позволил себе поставить под сомнение ценности цивилизации и науки. Желание понимать мир как антагонизм «тёмных» и «светлых» сил присуще многим людям. Что ж, из спора противоположностей разве не рождается истина и единство?

– Если не секрет, какое место в жизни Камиля занимает религия?

– Вопрос для меня одновременно и сложен, и прост. Эклектичность моего происхождения обусловливает и эклектичность религиозного выбора. Работая в «Рок-Ателье», чтобы быть с коллективом на одной волне, я принял православие в 1981 году. Через некоторое время меня в православии стали интересовать чисто музыкальные аспекты, что пригодилось на первых порах в Париже.

Тогда, после трёх месяцев мытарств и безнадёжных поисков своей ниши в искусстве, мне в русском соборе предложили работать псаломщиком. Естественно, я согласился. Этот шаг помог материально встать на ноги. Во Франции же стал изучать протестантство. Ныне нахожусь на перепутье. Вообще-то, в моём понимании, аврамическая религия – это логическая и последовательная эстафета передачи пламени единобожия по схеме: иудаизм-христианство-ислам; это выражение сущности человека как создания, твари, той сущности, которая восходит к вневременному и внеисторическому началу, что является трансцендентным или непознаваемым. Затем уже возникают историко-политико-лингвистические трактовки, которые приводят человечество к разделению, в то время как идея изначально призвана объединять. Но это, вероятно, закон диалектики, и не нам его менять.

В комплексе религиозных поисков мне кажется наиболее логичным приход к исламским ценностям в форме суфизма. В нём столько мудрого и возвышенного. Вспомним хотя бы одну из притч Джаллалуддина Руми об оторванном от природы тростнике, который, будучи прожжённым насквозь, получает способность вибрировать при дыхании ветра и вызывать слёзы ностальгии о потерянном единстве как у добрых, так и у злых людей. Разве притча не есть самый лучший аллегорический пример борьбы человека с эгоизмом и самомнением?

– Франция, по конституции, – светское государство, где вроде бы чтут права всех граждан. Чем объяснить тогда принятие запрета на ношение в государственных учреждениях религиозных символов, к коим причислены большой христианский крест, еврейская кипа и платок мусульманки. От первых 2-х символов отказаться очень просто: ими никто и не пользуется. Неношение же истинной мусульманкой платка в её понимании равнозначно публичному оголению. А если в платке на работе появится немусульманка, то как тут быть?

– Я в этих делах не большой специалист, мне кажется, что отторжение религии отчасти имеет связь с печальным историческим опытом. Не секрет, что все западноевропейские государства в Средние века пережили ужасы инквизиции с её кострами, где сжигали даже невинных детей, с «охотой на ведьм» и прочими проявлениями христианского фанатизма.

– Живя в самом сердце Франции, кем сегодня этнически чувствует себя Камиль?

– Наверно, я человек, свободный до определённой меры, французский гражданин. Родился в Москве, культура моя советская по определению, так как воспитывался в советских школах (и не в самых худших). По одному деду Якову Каплуну я – украинский еврей, по другому Чалла Бъза – лакец из Хосреха. Он, говорят, имел табасаранские корни, откуда наш далёкий предок бежал, скрываясь от кровной мести односельчан ещё в давние времена.

Так что исторически я – человек двойственный, если не сказать множественный, и на перекрёстке культур формируется моё человеческое сознание и достоинство. Уживаются столь разные этносы во мне иногда лучше, иногда хуже, но в общем я пока научился приручать свой внутренний разрыв.

– Во Франции есть дагестанская диаспора?

– Наверное, есть. Если быть откровенным, я не поддерживаю постоянной связи ни с одной диаспорой. Иногда случайно встречаюсь с некоторыми северокавказскими эмигрантами. Знаю, что в Париже есть Дом Европы и Востока, в нём заседает много интеллектуалов, в том числе кавказских. Они заняты переводами театральных пьес на французский язык для их издания во Франции в рамках издательского дома, который поддерживают абсолютные и окончательные энтузиасты.

– Испытываете ли Вы ностальгию по России и Дагестану, по своим родственникам?

– Да, по родственникам скучаю. Но часть из них я начал периодически встречать. По России – не знаю, как ответить проще, это как законченная и закрытая страница собственной жизни. Навсегда или временно – покажет будущее. Дагестан – другое дело, с ним меня слишком многое связывает, чтобы так быстро забыть его.

– Каким видится из Парижа Дагестан, Северокавказский регион?

– Я считал и считаю, что дагестанские народы заслуживают лучшей участи. Террористические акты, ежедневные убийства, экономическая отсталость – вот информация о республике во французских СМИ. Очень жаль. Ведь когда-то горцы были не только храбры и благородны, но и экономически независимы. В поисках исторических аналогов я нашёл много схожего в образах жизни японцев, швейцарцев и горцев. Где теперь Япония и Швейцария, а где – Дагестан? Мне кажется, что сегодняшние беды республики обусловлены подтягиванием каждой этнической группой власти к себе, в первую очередь, для получения доступа к финансовым и прочим благам. Вот здесь и лежит корень всех зол. Схожая ситуация всегда наблюдается в период смут и переломов.

Касательно региона можно отметить положение Чечни, с которой Дагестан связывало и связывает слишком многое. Лично я сомневаюсь в серьёзной обоснованности идеологической базы борьбы чеченцев за своё освобождение. Для того, чтобы освободиться, недостаточно знать от кого, надо знать: как и почему. Всякая война приносит с одной стороны смерть, а с другой – очень крупную наживу. Не является ли поддержка военной напряжённости с обеих сторон просто фундаментом для продолжения перекачивания долларов от продажи оружия или торговли заложниками? Не пора ли перейти к попытке политического урегулирования проблемы? Какая самая сильная армия мира сможет победить людей, которые не боятся смерти и которым нечего терять? Вопросов много, а внятных ответов пока нет. ]§[