Я проснулся и сразу же, не одеваясь, побежал к окну. Влез на шаткий табурет, протер запотевшее стекло рукавом пижамы и с замиранием сердца посмотрел вниз.
Двор с детской площадкой, где стояли качели, беседка, в которой вечерами взрослые стучали костяшками домино, старая, чихающая при заводе машина усатого соседа, что живет напротив — все было покрыто снегом. Это было так здорово!
Но восторг от потрясающей для каждого ребенка картины вдруг сменился горечью. Мне стало жаль эту искрящуюся, бьющую в глаза красоту: я представил, как совсем скоро миллиарды (я еще не знал, сколько это, но ребята со двора сказали, что больше числа не бывает) снежинок превратятся в грязное месиво, растекутся в лужи, а когда те высохнут — умрут.
Не по-детски вздохнув, я поднял голову, подпертую руками. Небо было чистое-чистое, без единого облачка, как будто выстиранное мамой. Ярко светило и заставляло жмуриться солнце, но выпавший накануне снег и не думал таять. Всю ночь хранивший молчание, он, наверно, очень весело будет хрустеть под моими ботинками.
Взъерошенные воробьи забавно чирикали и напрасно искали лужицу, где, поплескавшись, могли бы привести себя в порядок. Даже бестолковые вороны и те в это безветренное январское утро выглядели милыми созданиями, для которых не жалко мякиша из свежей булочки, что, как обычно, купил утром в булочной отец. Я в который раз удивился тому, как птицы бесстрашно, уверенно сидят на проводах. Ты не можешь пройти, не упав ни разу, по толстой трубе, которая проходит по твоему двору и тянется в следующий, а они так невозмутимо, даже не задумываясь о равновесии, сидят на тонких-тонких проводах, к тому же электрических. А электричество — опасная штука, я это знаю после того, как в приступе любопытства перерезал маленькими ножницами шнур включенного торшера.
Тут я подумал о бегемотах, которые живут в нашем зоопарке. Симпатичные такие: один — большой и грустный, другой — поменьше — любопытный и улыбчивый. Они с удовольствием мокнут в бассейне, даже если не очень жарко, и иногда зевают так, что спать наверняка расхочется. И все же они самые добрые в зоопарке.
А как, интересно, они зимуют? Они же мерзнут! Вокруг что-то белое и несъедобное, вода в бассейне иногда вдруг твердеет, и ужасно холодно! У них ведь нет шерсти, какая была у мамонтов, про которых мне рассказывали. Может, им одеяла нужны…. Надо будет у папы спросить.
Трель звонка прервала мои размышления и, спрыгнув с табурета, я побежал к входной двери. Мне очень нравится первым встречать пришедшего. Встав на носочки, отодвигать задвижку, щелкать замком и все пять-шесть секунд гадать, кто бы это мог быть.
Может, это приехал лысый и шумный дядя, он всегда приносит нам с сестренкой сладости. А если приезжает с сыном, моим ровесником, то предлагает нам выяснить, кто сильнее. Я не трус, я просто не люблю драться, даже понарошку. И поэтому всегда отказываюсь.
Может, это толстая и неуклюжая почтальонша с письмом от двоюродного брата, который так и не успел научить меня плавать так, как плавают собаки. Сейчас он служит далеко-далеко и в каждом письме шлет мне наклейки со сказочными существами. А может, мои самые первые друзья, с которыми я позавчера поссорился. Не помню, с чего все началось, но, в конце концов, дошли до моих санок. Один друг назвал их дурацким старьем, выкрашенным в дурацкий цвет, другой — не стал возражать. Я рассердился, сказал, что не хочу с ними разговаривать, и ушел домой. Наверно, они решили помириться. Хотя нет, они, как и я, не достают до звонка… Папа?!
Удивительно, но я забыл, что сегодня воскресенье — день, наступления которого я жду всю неделю и все спрашиваю у родителей, когда наступит выходной, в который папа не уходит на работу. Папа вернулся с утренней пробежки, на которую меня опять не взял. Я уже собрался не на шутку обидеться, когда он, не замечая моего выражения лица, объявил, что после завтрака мы идем гулять в парк. Уже из ванной было сказано, что такой замечательный день просто создан для семейных прогулок. Я подпрыгнул от радости и побежал будить сестренку и маму.
И вот сестра повязывает мне шею шарфом персикового цвета, который я очень люблю, несмотря на то, что во дворе утверждают, будто бы он девчоночий. Потом она зашнуровала мои ботинки. Сестренка знает несколько способов завязывания шнурков и обещала скоро научить меня этому.
На улицах, по которым мы проходили, было много прохожих, и все, обычно чем-то озабоченные и серьезные, выглядели очень счастливыми, улыбались, громко смеялись. Снег, как я и думал, приятно хрустел под ногами, а изо рта шел теплый пар. Я держал за руку маму, ручонка сестры терялась в ладони отца, а родители держали друг друга под руку. И за мной покорно катились санки, выкрашенные в ярко-зеленый цвет.
Меня просто распирало от гордости: вот, смотрите, это моя семья! Моя мамочка: под пальто, которое ей очень идет, не видно, но у нее большой живот, это значит, что у меня скоро появится младший брат, которого я когда-нибудь стану учить завязывать шнурки на ботинках разными способами и знать буквы. Этот высокий человек в меховой шапке — мой папа, он часто рассказывает мне сказки. В одной из них, рассказывающей про то, как лесные жители укрылись от дождя под грибом, папа постоянно ошибается: он говорит «подвиньтесь», но я твердо знаю, что в книжке написано «потеснитесь», и важно поправляю его. Вот моя старшая сестренка с шоколадкой в руке, которая знает несколько способов завязывания шнурков. А этот застегнутый на все пуговицы и укутанный шарфом персикового цвета комок с румяными щеками — я.
В парке я усадил сестренку на санки и, пыхтя, немного покатал. Потом нас по очереди на большой скорости катал папа, а мама, улыбаясь и притворно ругая его, отряхивала с нас, раскрасневшихся и довольных, снег, когда мы неудачно сворачивали в сторону.
Где-то рядом гремели троллейбусы, а мы с сестрой доделывали снеговика. Снег не только хорошо хрустел под ногами, но и замечательно лепился. Я время от времени оглядывался туда, где под огромным печальным деревом сидели на скамейке мои родители. Боялся, что они вдруг исчезнут, а за ними — и сестренка, и я останусь один. Как это случилось в универмаге, где я заблудился и потерялся. Тогда среди множества звуков и движений предновогодней сутолоки я вдруг почувствовал себя таким одиноким и никому не нужным. К тому времени, как перепуганная мама отыскала меня, на глаза мои уже навернулись слезы. С тех пор далеко от родителей я не отхожу. Вот и сейчас, убедившись, что они рядом, я успокаиваюсь и продолжаю лепить снеговика.
Вдруг я остановился и внимательно посмотрел туда, куда мне всегда нравилось смотреть — на небо, изрисованное ветвями тянущихся к нему деревьев. Мне в голову пришла хорошая идея. Я глубоко вдохнул свежего, щекочущего нос морозного воздуха и тихо зашептал, сложив ладошки вместе: «Уважаемый Бог, если ты действительно есть и все можешь, как говорит моя мама, сделай, пожалуйста, так, чтобы все-все-все на свете были счастливы, как я сейчас, не болели скарлатиной, от которой помогают уколы, но это ужасно больно, и никогда не умирали!» ***
Я не помню многого, что происходило со мной в детстве. Но самые яркие эпизоды хранятся в моей памяти. А этого зимнего утра, которое я просто не смог бы забыть, имей оно свое место и время, на самом деле не было. Все дело в том, что я его выдумал. Зачем? Вначале я расскажу о том, что было и запомнилось.
Я помню, как больно крутила мне уши и злобно шипела ругательства грузная тетя, в саду которой мы лазали по деревьям. Она иногда приходила к нам в гости, неприятно разговаривала, пила много чая и трепала, страшно улыбаясь позолоченными зубами, меня по волосам. А я, насупившись, глядел, как одна за другой исчезают из конфетницы мои любимые конфеты.
Однажды я упал с качелей и разбил себе лицо. В детстве я боялся высоты и влез на них после долгих уговоров, взяв честное слово с товарища, что он не будет сильно раскачивать качели. Он его дал и тут же забыл об этом, а я бледнел и боялся, пока, наконец, не разжал руки в тот самый момент, когда взлетал вверх. Было много крови и слез, а друг, испугавшись ответственности, убежал.
Помню, как на моих глазах машина переехала рыжего котенка. Зрачки глаз, расширившись от ужаса, запечатлели в памяти бившееся в агонии и смертным криком кричавшее крохотное существо. Еще вчера оно доверчиво ластилось к ногам людей и, лежа на теплой трубе, что проходит по двору и тянется в следующий, тихонько мурлыкало. Ребята со двора смотрели на то, как котенок умирает, с большим любопытством. А я весь день ходил подавленный и долго не мог уснуть.
В моей жизни было много зла, лжи и фальши. Душа судорожно, еле справляясь с тошнотой, впитывала ядовитую смесь плохих впечатлений. Ничего особенного, обычный набор для взросления — измена любимого человека, предательство друзей, людское лицемерие и равнодушие, корыстолюбие близких. Но все это оставляло свой след: в глубине моей души оседала горечь.
Было многое, что огорчало, обижало, возмущало, ужасало меня. Но зимнего утра, пахнущего земляничным мылом, акварельными красками и свежими булочками, не было. Я его выдумал. Выдумал как воспоминание с большим знаком «плюс». Создал его в мельчайших подробностях. Это не вредно для окружающих: тихая радость — во мне, я никому ее не причиняю, раздражая или поражая окружающих.
Сестру убил человек, который должен был спасти ее. Она так и не увидела того, что мечтала увидеть — настоящего моря. Мои родители развелись и долго играли в игру, в которой побежденным считается тот, кто будет несчастнее. В этой игре они всячески использовали меня. Родившегося после меня человека трудно назвать человеком. Мне жаль его, жадный и подлый, он опустился на самое дно существования.
Я часто и тяжело болел. Я испытал все виды боли, от зубной до душевной. Причем последняя посещала меня гораздо чаще и начиняла собой депрессию. В конце концов, я устал бояться и ненавидеть себя и всех и выдумал это утро. Выдумал и поверил в него. И не чувствую себя обманутым, как было, когда я обнаружил, что борода у пахнущего спиртом Деда Мороза — не настоящая. Это просто: я хочу, чтобы так было, значит, так оно и было!
Конец все ближе, и хотя это не в моих правилах, я оглядываюсь назад. Я чего-то достиг в жизни, но не спрашиваю себя зачем. Я бесконечно одинок, хотя рядом — любящая жена и заботливые дети. Морщины изрезали мое лицо, все видимое мной расплывается в глазах, мои больные ноги укутаны пледом, но я сохранил самое важное — хорошее воображение и детскую непосредственность.
Я через многое прошел. Не без потерь и потрясений, но прошел. Прошел, потому что понял — моя судьба в моих руках. Прошел, потому что в самые тяжелые минуты вновь и вновь прокручивал в голове сюжет выдуманного зимнего утра. И тогда возникало огромное желание потянуться всей душой, всеми ее фибрами, и широко улыбнуться себе самому. Улыбнуться, как бегемот, которому нипочем холода судьбы.
Прим.: Адлер (Adler) Альфред (1870-1937), австрийский врач-психиатр и психолог. Ученик З.Фрейда, основатель индивидуальной психологии. Главным источником мотивации считал стремление к самоутверждению, как компенсацию возникающего в раннем детстве чувства неполноценности, определяющего специфический для человека «жизненный стиль». Оказал влияние на неофрейдизм. ]§[
- 1 просмотр