Денис Соколов – экономист и политолог, эксперт по Северному Кавказу и просто человек, знающий о Дагестане, пожалуй, больше, чем многие дагестанцы. Мы поговорили с Денисом о судебной системе, шариатском правосудии, их реальном настоящем и возможном будущем.
– В каком состоянии находится сегодня судебная система? Какие положительные результаты принесла её модернизация?
– Сегодня можно говорить о том, что юридическая грамотность людей заметно выросла. Стало больше обращений в суд, растёт понимание населения о том, что есть судебный процесс, на телевидении пропагандируется суд присяжных. Тем не менее на сегодняшний день суд не выполняет свою основную функцию – не обеспечивает равный доступ к насилию и правосудию. Причём в Дагестане эта проблема стоит острее, чем в других регионах России. Очень пёстрое правовое поле, в котором нет единых кодифицированных правил. Здесь действуют российское законодательство, шариат и обычное право. Достаточно большое влияние неформального обычного права (того, что считается справедливым и правильным), его нормы могут противоречить и российскому законодательству, и шариату.
У шариатского права есть одна большая проблема – защита решений. Реализация решений не подкрепляется системой судебных приставов и системой исполнения наказаний, системой исполнения решений – её нет у шариата на сегодня, в этом смысле он проигрывает. При этом для части решений, принятых в рамках российского законодательства, есть те же самые проблемы. Для большинства решений, принимаемых в традиции обычного права, в потоке обычного права, тоже есть эта проблема. Вообще, имеет смысл говорить о слабости государства и о слабости правосудия как функции государства.
– Существует мнение, что независимость судебной власти поставлена под сомнение ныне действующим законодательством. Происходит контроль судебной власти исполнительной при отборе судей, назначении, продвижении. Как в других странах обеспечивается независимость судебной власти?
– Независимость судебной власти может обеспечиваться только её состязательностью и наличием равной конкуренции. Как можно добиться независимости суда, в любом законодательстве, если политически государство устроено (очень похоже) как феодальное? В такой ситуации справедливость суда зависит от личных качеств судьи.
Институт судей формировался веками, формировался таким, какой он есть. То есть здесь же не может быть каких-то общих рецептов для разных обществ, потому что общества разные. Надо понимать, чего мы хотим добиться. Если мы хотим добиться равного доступа к насилию и правосудию, то нужно смотреть, что мы имеем в нашем обществе, и для него разрабатывать, строить ту систему, которая будет максимально приближена к идеальной. В Британии такая система сформировалась, там есть независимый институт судей. Это корпорация, которая имеет внутренний кодекс, и сложно себе представить, что судья себе позволит судить так, что это бросит тень как на его принципиальность и справедливость, так и на принципиальность, справедливость и способность выполнять судебную работу всем корпусом судей.
Суд должен обеспечивать базовые права, равные права. И в России есть судьи, которые пытаются судить по справедливости.
Судья – это человек, в любом случае. Человек принимает функцию, которая делегируется ему сообществом. Это честь, это достоинство, это часть его идентификации. Если он это принимает, если функция справедливости срабатывает, можно сказать, что судебная система работает. Все её составляющие, все те стимулы, системы сдержек и противовесов, которые формируют такого судью, который в момент вынесения приговора и в момент ведения следствия руководствуется законом и судит справедливо. Этого надо достичь. А как этого достичь? Наверное, в разных случаях это получается по-разному. Есть прописанные рецепты, и об этом много написано у Волкова, много написано у специалистов. Это всё изучено подробно. Нам известно, как работает хорошая судебная система, причём этих систем хороших может быть не один вариант, их много вариантов. Должна быть конкурентность власти, любая судебная система встраивается в общество.
– Какие меры необходимо предпринять для создания справедливой судебной системы в России?
– Для того, чтобы получилась нормальная судебная система, нужно, чтобы те, кто в состоянии принимать и реализовывать такие решения, этого захотели. Отсутствие на самом деле в этом интереса. Вот если есть один монарх – обладающий всей полнотой власти субъект, – зачем ему ограничивать свою полноту власти какой-то судебной системой? Если есть хотя бы два равносильных субъекта, у них возникает необходимость построить правила игры, при которых они могут договариваться и сохранять обязательства друг перед другом, не обязательно каждый раз меряясь, кто из них сильнее, до смерти.
– Три ветви власти. Должны быть какие-то механизмы для их оптимального взаимодействия и независимости друг от друга. Почему в России они не работают?
– Причин много на самом деле. Есть одна большая причина – распределительный характер всей экономической системы. Те, кто смог с этим справиться, построили систему открытого доступа и к правосудию, и к другим ресурсам, как в Норвегии, например. Открытый доступ к правосудию, открытый доступ к насилию создаёт в итоге конкурентоспособную экономику, которая в забеге на длинные дистанции оказывается победительницей. В одной части мира – Европе – такой забег на длинную дистанцию состоялся, и там чудом случилась конкуренция в правильном направлении. В итоге были построены институциональные системы, в которые встроен справедливый суд и равный доступ к ресурсам и статусам, в которых существуют социальные лифты и имеет место элемент справедливости.
– В статье «Укрощение Мордора» Вы сказали, что на юге России государственные институты деградировали глубже, чём в других регионах страны. Как это выражается, и в чём причины такой деградации?
– На самом деле на юге государственные институты в большей степени были приватизированы, чем в других регионах Российской Федерации. Сильное государство, которым был Советский Союз, в меньшей степени гомогенизировало общество на юге России. На юге России в связи с этим существовала система патрон-клиентских связей, которые моментально создали высокий уровень неравенства. В Дагестане была неформальная экономика,
которой не было, например, в Петербурге или Москве в таких масштабах. Всё равно то, что сейчас называется кумовством, патрон-клиентские связи, они были в большей степени выражены.
– В чём причины?
– Это другое устройство общества. В большей степени сохранилась семейно-родовая автократия, которая при ослаблении государства вышла на первый план. Мы же прекрасно помним, кто приватизировал и кто захватывал эти государственные институты. Просто эти конструкции, группы людей, организованные и поддерживаемые либо джамаатами, либо целыми этносами, которые были мобилизованы для этого, были мобилизованы для политического противостояния, для захвата политических высот вот этими элитами. В других регионах Российской Федерации таких структур, тухумных, уже не существовало к этому времени. Там гораздо более гомогенизированная среда. Всё-таки во многих других регионах принцип безличного распределения, доступа к ресурсам уже был достаточно развит и укоренён. То есть считалось, надо платить по профессиональности, неприлично брать родственников на работу. В Дагестане этот принцип не работал, не стал убеждением. А в других регионах это было убеждением. То есть было важно, что ты хороший тракторист, и неважно было, из какой ты семьи. А когда всё рухнуло, то тракторист оказался не у дел, а если ты из хорошей семьи, то ты оказался вполне себе годен. В итоге всё это – после бардака и диких девяностых, как сейчас принято говорить. В Дагестане действительно было очень всё «брутально» в девяностые годы. После этого пошёл подъём цен на нефть, бенефициарами этого подъёма стала небольшая группа в Москве, оказавшаяся наверху, которая за счёт этого ресурса смогла восстановить всю систему патрон-клиентских отношений, которая называется теперь вертикалью. И построить силовую вертикаль, самое главное. То есть прошить всё сообщество структурами МВД и ФСБ. С одной стороны, это восстановило целостность политической системы, с другой – заморозило и превратило её в некое подобие империи, которая стремительно утрачивает управляемость. Построение судебной системы в такой институциональной среде затруднительно, мягко говоря. Я считаю, что независимый суд – это благо, которое нужно каждому. Это то, ради чего многие люди будут готовы проявить активность, будут готовы это отстаивать. И при этом получается, что независимый суд нужен и тем, кто наверху, и тем, кто в самом внизу. Потому что тем, кто на самом верху, нужно передать собственность своим детям. Без независимого суда это невозможно. Невозможно сформировать сколько-нибудь устойчивый институт собственности, в этом есть общий интерес. Но при этом появилась тенденция формирования практически квазиаристократического сословия. Настоящее аристократическое сословие – это бароны, которые могут с оружием в руках, независимо от численного превосходства противника, доказать, что они бароны. Это люди брутальные, криминальные по своей сути, но при этом они превращаются в аристократическое сословие, которое олицетворяет власть силы, грубую и циничную. У нас же сформировалось аристократическое сословие, которое олицетворяет не власть силы, а власть денег, которые распределяются из центра. И качества, которыми человек должен обладать, чтобы попасть в это сословие, может быть, менее криминальные, чем качества барона, но гораздо менее симпатичные.
– Сегодня наряду со светским правосудием в Дагестане нелегально функционирует институт шариатского права. Чем это может грозить судебной системе в целом? Могут ли они мирно сосуществовать?
– Шариат становится сегодня таким востребованным, потому что он за воровство воздаёт настолько по заслугам, насколько обществу этого хочется. Всё-таки шариат создаёт ощущение равенства перед Всевышним. Шариатское право не функционирует в полную силу. Набирает обороты, но не поступательно. То больше, то меньше. Если государство не выполняет своих функций по защите жизни, здоровья, собственности граждан и заключённых между ними контрактов, то в любом случае, рано или поздно, эту функцию возьмёт на себя кто-нибудь другой. Я с трудом себе представляю, что этой судебной системе может что-либо угрожать. Государство само себе угрожает – невыполнением базовых функций. Светское правосудие и шариатское право не могут параллельно существовать. Для того чтобы шариатское право заместило полностью все другие юрисдикции, должно быть создано исламское государство. Исламское государство – это потеря суверенитета Российской Федерации на территории. Это не может произойти в ходе параллельного существования, это в любом случае насильственное решение, которое приведёт к большой крови.
Получается так, что шариатское право действует в локальных сообществах, в которых все договорились, что они подчиняются этой системе, и сообщество в состоянии заставить своих членов подчиняться решениям шариатского судьи. В этом случае, признавая, что это разрыв правового поля российского государства, уровень доступа к правосудию в таких сообществах существенно выше, чем там, где этой ситуации нет. А вот доступ к правосудию и справедливости – это одна из первейших потребностей человека.
– В последние годы Дагестан столкнулся с приходом арабских традиций во многие сферы жизни. Не грозит ли это потерей культурной самобытности и расколом общества?
– Раскол общества уже есть. А что такое потеря самобытности? Это, вообще, вопрос очень сложный. История любого сообщества состоит из эпизодов потери самобытности. Дагестан за последние 20 лет совершил такой скачок в урбанизации, на такой процент разрушились сельские общины, что, собственно, я бы говорил об этом, а не про арабское влияние в первую очередь. А так, конечно, наслоение культур есть. Есть гораздо более жёсткие факторы, которые влияют на поведение людей, на стереотипы, на экономические институты, чем влияние арабской культуры.
– Какие перспективы развития у Дагестана в ближайшие 10 лет, и к чему мы придём по истечении этого срока?
– Не хочу давать никаких прогнозов. Очень серьёзные развилки, они зависят не столько от того, что будет происходить в самом Дагестане, сколько от того, что будет происходить в Москве и соседних регионах. Сложно делать прогнозы. Конечно, пока институционально Дагестан постепенно выпадает из российского правового, политического пространства. Более того, есть очень плохие признаки, когда со стороны российского общества идёт отделительная риторика, и со стороны дагестанского общества в ответ идёт отделительная риторика. В ответ на дискриминацию риторическую, иногда экономическую и политическую люди не могут ничего не предпринимать, ничего не отвечать. Всё равно формируется два дискурса, которые направлены друг против друга: российский и кавказский, дагестанский в частности. И они, конечно, всё равно формируют некую конфликтную зону. Они формируют основу для мобилизации, создают условия для применения насилия.
Всегда есть выход из ситуации. Мы всё-таки пока больше похожи, чем отличаемся. У нас общая экономика, и Россия является главным рынком для продукции, которая производится в Дагестане. О процессе отделения пока говорить очень сложно, это большая кровь, и не только в Дагестане. Лучше бы, чтобы этой крови не было. А сможем мы построить политическую систему, в которой всем будет комфортно или по крайней мере выносимо, – это в большей степени будет зависеть от нас.
- 44 просмотра