Амирхан Иммаев, фотограф (1980-е годы)
Мне не так много лет, совсем ещё зелёный, но Дербент я знаю, можно сказать, с роддома. Мои родители жили по съёмным квартирам, а я был младенец крикливый, и как-то квартирная хозяйка сказала маме: «Либо вы заткнёте своего ребёнка, либо покинете квартиру. Он не даёт спать моему мужу». Так я оказался у дедушки на улице Ленина, 108, где и жил, пока в 1985-м родители не получили квартиру на Коммунаров, 12.
Дедушка мой и по сей день работает, ему уже под девяносто, он самый старый зубной техник в Дербенте. Помню друзей деда, их посиделки. Я же его первый внук, он меня везде брал с собой, хвастался мной, задаривал. Дефицитными тогда джинсами, к примеру. А его личный портной, который ему всегда шил пиджаки, сшил и мне мой первый костюм. Портной этот, Тагир его звали, раньше работал в Доме моды на Ленина, 79. Я был шкетом, мне было всего три года, а он мне шил костюм.
В Дербенте всегда было много странных людей. Их будто занесло откуда-то ветром, и они тут прижились, освоились, а всё равно видно – другие. Был тут один бомж, напоминал персонаж из мультика: длинная седая борода, голубые глаза, сложный череп. Он носил ботинки на два размера больше. Ходил, шаркал. Всегда куда-то шёл, и его окружала стая собак, он говорил, что собаки лучше людей. Как-то ночью пьяный я вышел из ресторана, а было холодно, вижу: в углу сидит человек. В шортах. А мне хорошо – внутри сорок градусов. Спрашиваю его: «Мужик, не холодно тебе?» С подколом так. А он: «Это разве холод?». И начал рассказывать. Рассказал, что родом из Одессы, жил в Баку, потом, помыкавшись, кинул якорь в Дербенте. Я сразу понял: человек начитанный, речь поставлена. Спрашиваю, почему бродяжничает. А он вежливо: мол, это его ноша, его крест и об этом он говорить не хочет. Денег он не брал, не кушал цитрусовых, просил всегда только кипячёную воду. Я бы дал ему лет 70, хотя, может, его жизнь так побила, что он выглядел старше. И ходил он всё время скрюченный. А общался только с одним человеком: мы звали её тётя Надя, фамилия у неё была Векслер, но я почему-то помню ещё и другую – Старчевская. Хотя по мужу она была Алиева. Она была красивая и делала вкуснейший хлебный квас! Никогда бы не подумал, что из хлебных корок можно такой шедевр сотворить. Родом тётя Надя была из Одессы, как и этот бомж. И вот он приходил, они садились во дворе и гутарили о чём-то. Дядя Магомед, её муж, рассказывал, что купил жену за три копейки. Мы никак сначала не могли понять, в чём прикол. Оказывается, он как-то был в Одессе, ехал в трамвае и увидел там тётю Надю. Его так поразили её летние белые перчатки, что он заплатил за неё эти три копейки, познакомился и вскоре привёз её сюда и её детей от первого брака. Тётя Надя одевалась нестандартно. То шапочки-кепочки какие-то, то перчатки. Будто из фильмов послевоенных лет. Такую одежду наши дагестанки не носили.
Все рецепты, по которым готовит моя мама: баклажаны, грибочки, что-то печёное, компоты, холодец и многое другое – всё это от тёти Нади.
Ещё одно яркое воспоминание из детства. Я пришёл за чем-то к тёте Саре Семендуевой. Мой отец – ювелир, а ей всё время нужны были то серёжки на подарок, то ещё что-то. Я был как курьер: шёл через весь город с драгоценностями в кармане. И вот прихожу, а у неё сидят подруги, такие же старые женщины, и в картишки режутся, а между делом лихо открывают алюминиевые банки с пивом «Очаково». Вот такими шарами я смотрел на них! А тётя Сара и сейчас очень боевая, до сих пор живёт на Канделаки, не хочет никуда уезжать: ни в Москву, никуда.
У нас во дворе были две одинокие дамы: тётя Галя и тётя Нюся. Обе низенькие, одинаковые почти. У тёти Нюси был где-то сын, приехал только, когда она умерла. Она чуяла наши проделки, грозила нам пальцем и говорила: «Нехай вы это сделали!». Тётя Нюся была живой системой видеонаблюдения, сидела в одной позе, только голову в белом платочке туда-сюда поворачивала. А мозг всё записывал. Мама придёт с работы, она и говорит: «Роза, твой сегодня баловался». Мы её задобрить пытались. Накосячим, бывало, подойдём к ней, спрашиваем, не нужно ли помочь? Иногда она шла нам навстречу и какую-то информацию из памяти стирала. У тёти Нюси всё блестело, чистюля она была, и дверь её сарая всегда была покрашена в лазурно-голубой цвет. Когда она уже совсем старая стала, за ней присматривал один парень. Классический дагестанец, хороший, совсем простой парень. Тётя Нюся просила, чтобы после её смерти он свечку в церкви за неё поставил. Он и поставил. Его многие упрекали, даже мулла, говорили: «Как ты мог? Ты её должен был перед смертью привести в ислам!» Парень улыбался: «Я вас понял. Но я сделал так, как она завещала, и моя совесть чиста».
Соседняя улица Канделаки была для нас другим государством. Мы туда по переулку Казимбекова выходили, и там у нас возникали стычки. Приходилось возвращаться, звать на выручку ребят постарше. Были территориальные войны. Даже между Коммунаров, 12, и Коммунаров, 3. Между дворами двадцать шагов, а были противоборствующими сторонами. Мы не могли их черту пересечь, они – нашу. В нашем дворе у всех пацанов были старшие братья, у некоторых даже десантники, а у меня нет. Мне было завидно и обидно. Меня побили – и всё, заступиться некому. Но вообще младших оберегали.
Жили у нас Назаровы. Я помню похороны их отца: над двором натянули тент из брезента, и под ним в темноте изо дня в день плач. Казаны с пловом… Во дворе все сговорились и младшему его пацану сказали, что папа уехал в командировку. Такая установка у всех была – младший не должен узнать, что папа умер.
На море мы ходили тайком. Потому что в нашей семье утонул мамин племянник. Море забрало человека, и в доме было на море табу. Море – это страшная вещь, и всё. И когда все дворовые дети шли на пляж, мы как белые вороны дома сидели. Пару раз я ушёл, ну и спалился, конечно: трусы-то мокрые.
Наш двор был популярен, потому что тут жил дядя Захар. Он был ветеринаром, работал одно время в Даг. Огнях, на какой-то птицефабрике. Так вот, к нему приводили собак. Притащат псину, а она уже вот-вот умрёт, пульс не прощупывается. И умирает уже не только собака, а и хозяин от переживаний. Дядя Захар подойдёт, посмотрит без эмоций, даст таблетки или укол сделает. У нас была полуболонка-полудворняга. Как-то она заболела, и я, взволнованный, побежал с криком: «Дядя Захар, скорей, она умирает!» И как сейчас вижу: дядя Захар, не торопясь, проходит дворовые сто метров, берёт шприц, хватает собаку за шею и втыкает иглу! А мы переживаем: надо же было как человеку всё сделать – наша же собака! А он: «Водой поить, через два часа оклемается». Уходит, шаркая ногами, а собака действительно через два часа приходит в себя. Я потом зашёл к дяде Захару с конфетами от мамы. Я чтил его, потому что он спасал мою собаку, и не раз.
Двор у нас был еврейский, и класс мой был еврейский. Был, правда, у нас один аварец и несколько азербайджанцев, я, а остальные – евреи. Где-то в классе седьмом я начал говорить, что я – азербайджанец. Считалось почему-то, что если ты даргинец, то – сельский. А дед мой постоянно был среди армян. Мастер, который ему ремонт делал, – армянин. Друг, с которым он выпивал, – армянин. Дед даже любил армянский акцент имитировать. У нас же армянин один жил, мой тренер по боксу, дядя Аркадий. Считается, что при дяде Аркадии Дербент показал Дагестану своих спортсменов в боксе. Он был маленького роста, всегда приветливый, тик у него ещё был на правую сторону. Со мной он всегда был дружелюбен, но всё изменилось, когда я записался к нему на бокс. Я же привык, всегда улыбаюсь: «Дядя Аркадий!». А он на работе деспот. Он – тренер! Для него не существовало там ни соседей, никого. Я приходил домой, не понимал, думал, что-то случилось. Вижу, он вечером улыбается, а в зале угрюмый и ругается. А он как-то сказал: «А что ты думал? Я тут с тобой цацкаться буду? Взял и побежал!». К его супруге, тёте Томе, тоже постоянно обращались – она в аптеке работала, а тогда не было столько лекарств, как сейчас. И мама моя, хоть и медсестра, когда на таблетках невозможно было разглядеть срок годности, посылала меня к тёте Томе, а та только глянет на таблетку, так и определит её годность! Я прибегал домой: «Ма, она сказала принять!». А работала тётя Тома в аптеке на вокзале. Тогда мне казалось, как это далеко, за железкой. А сейчас вижу: два шага.
Рубрику ведёт Светлана Анохина
____________________________________
Редакция просит всех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились старые фотографии, связаться с нами по телефонам: 67-06-78 и 8-988-291-59-82.
- 19 просмотров