Соколов Д.В., руководитель Центра социально-экономических исследований регионов RAMCOM
В дискуссиях о модернизации сюжеты, связанные с миграционными процессами, в первую очередь стягиванием людей в города, занимают значительное место. Один из аспектов определений модернизации – это такая социальная трансформация, «когда общество трансформируется из преимущественно аграрного с доминированием сельского образа жизни в преимущественно урбанизированное и индустриальное». В то же время признается, что стягивание населения в города не всегда сопровождается ускорением экономического роста. Но и в том случае, когда урбанизация стимулирует и поддерживает модернизационные тенденции, исследователи отмечают не только позитивные, но и негативные последствия данного процесса. «Процесс модернизации … сопровождается перемещением значительного числа людей (например, в города), что вызывает рост общей неопределенности и напряженности из-за разрушения традиционного уклада жизни и маргинализации массовых слоев населения. Это создает условия для успешной деятельности антиправительственных сил…».
От чего зависит наличие либо отсутствие модернизационных аспектов урбанизации? Баланс ее позитивных и негативных проявлений? Как данные процессы проявляются на Северном Кавказе? Проведенные исследования пока не позволяют полностью ответить на эти вопросы. Скорее они дают возможность высказать некоторые гипотезы, привести отдельные примеры и сформировать поле для дальнейшего анализа и дискуссий. Для начала рассмотрим, как позиционируются вопросы миграции и урбанизации в современных исследованиях, для которых сложные и неоднозначные процессы, происходящие в странах «третьего мира», дают богатый материал. Это позволит вписать происходящие на Северном Кавказе изменения в более глобальный контекст.
Процессы миграции, в т.ч. и урбанизации, обычно описываются в рамках модели выталкивающих и притягивающих факторов. При этом выталкивающими факторами являются: ухудшение условий жизни в сельской местности, ограничение возможностей производства и сбыта, низкий уровень доходов. Притягивающими факторами оказываются более разнообразные экономические возможности, приобщение к другому образу жизни, более высокий уровень доходов и т.п[1]. В зависимости от позиции того или иного автора, человек, принимающий решение о миграции, может рассматриваться как рациональный индивид, просчитывающий свои жизненные перспективы, а может – как жертва разрушения сельского экономического уклада и традиционного образа жизни, эксплуатации со стороны городской цивилизации.
Так, Эрнандо де Сото выделял следующие факторы и стимулы миграции в города в Перу:
· развитие средств сообщения, в частности, создание современной дорожной сети;
· модернизация аграрного сектора, приведшая к массовому увольнению сельскохозяйственных рабочих;
· неурегулированность прав собственности на землю в сельской местности;
· более низкий уровень детской смертности в столице;
· возможность более высоких заработков[2];
· большая доступность к правительственной бюрократии, «ощущение близости к кругам, принимающим политические решения»;
· возможность получения лучшего образования;
· формирование имиджа города средствами массовой информации.
В завершение своего анализа де Сото делает следующий вывод: «Перечисленные факты свидетельствуют, что миграция была не иррациональным действием, не прихотью и не проявлением стадного инстинкта, а результатом рациональной оценки возможностей, открывающихся в городе»[3].
Как уже указывалось выше, изучение процессов урбанизации в странах «третьего мира» привело к тому, что ученые существенно разошлись во взглядах на связь урбанизации и модернизации, урбанизации и экономического роста. Изначально урбанизация рассматривалась как путь к повышению производительности труда и экономическому благосостоянию. Считалось, что для стран третьего мира характерно аграрное перенаселение и низкая производительность труда, тогда как промышленный сектор в городах испытывает нехватку рабочих рук. Модернизация сельского хозяйства на густонаселенных территориях еще более сокращала потребность в рабочей силе. Тем самым каждый добавочный работник в сельском хозяйстве имел нулевую предельную производительность, тогда как в промышленности она потенциально была выше нуля. Миграция в города рассматривалась как позитивный процесс снижения скрытой безработицы на селе и роста потенциала модернизации в городе[4].
В то же время на практике выявилось, что приток людей в города существенно превышает потребности городской экономики. «В результате размер городской экономики часто имеет весьма слабую связь с численностью населения, и наоборот»[5]. В ряде стран третьего мира процесс урбанизации принял неконтролируемый характер, города за достаточно короткое время выросли в десятки раз, при этом от пятой до третьей части жителей, а в отдельных случаях и больше, живут в трущобах[6]. По результатам обследования, проведенного ООН в 2003 г., в таких странах, как Танзания и Эфиопия, в трущобах проживало более 90% городского населения, в Судане – более 85%, в Перу – под 70%[7]. В результате возникло явление, получившее название парадокса Тодаро: любая политика, направленная на улучшение городской экономики, может привести к росту городской безработицы, поскольку эти улучшения будут стимулировать еще большую миграцию с сельских территорий[8].
Другое объяснение перенаселенности городов исходит из того, что при принятии решения о миграции основополагающую роль играют именно факторы «выталкивания», а не факторы «притяжения», на которые делает акцент парадокс Тодаро. «Глобальные силы, выталкивающие людей из сельской местности – механизация сельского хозяйства на Яве и в Индии, импорт продовольствия в Мексику, Гаити и Кению, гражданская война и засуха по всей Африке, повсеместная консолидация земельных участков и конкуренция агробизнесов индустриального масштаба – судя по всему, поддерживают урбанизацию даже тогда, когда факторы притяжения городов существенно ослабевают в результате долгов и экономической депрессии»[9]. В результате чрезмерная урбанизация подталкивается воспроизводством нищеты в сельской местности, а не рабочими местами в городах. Люди покидают село, не имея ясного представления о перспективах работы и жилья, и становятся жителями трущоб без определенных занятий. Особенно парадоксальной с этой точки зрения видится ситуация в Африке, где многие города испытывали рост населения от 4 до 8% в год при ежегодном падении экономики от 2 до 5%[10].
Однако и понимание потребностей городской экономики претерпевало существенную эволюцию. Новые теории экономического роста стали рассматривать скопление людей в городах не как источник безработицы, перенаселения и экологических проблем, а в первую очередь как источник человеческого капитала, который позволяет усиливать агломерационные эффекты роста[11]. С этой точки зрения все большее внимание стала привлекать неформальная экономика городов, в которую оказались втянуты «жертвы» процесса урбанизации.
Изучение неформальной экономики в городах «третьего мира» начинается в 1970-х годах[12]. Однако наиболее известные работы в данной сфере принадлежат Эрнанадо де Сото, который характеризует трансформацию городов в Перу, следующим образом: «Перуанские города перестали быть маленькими уютными местечками, где все были знакомы друг с другом. Они превратились в безликие густонаселенные метрополии с новыми, незнакомыми соседями. За последние сорок лет внутренняя миграция увеличила городское население в пять раз … появились новые виды деятельности, они постепенно вытеснили традиционные занятия. Вокруг городов выросло множество скромных жилищ, а с ними – мириады мастерских и лавочек, армия торговцев, продающих свой товар на улицах вразнос, бессчетное количество микроавтобусов на улицах, и все это как бы ниоткуда, постоянно раздвигая границы города. … Непрерывный приток мелких ремесленников, не расстающихся со своими инструментами, расширил диапазон обычных городских занятий»[13].
В нелегальной экономике Перу, на момент выхода цитируемой работы, производилось почти 40% валового национального продукта, было занято 48% экономически активного населения и потрачено 61,2% рабочего времени. По оценкам, сделанным де Сото на основе полевых исследований, внелегальный сектор в Лиме дает работу 439 тыс. человек; 95% общественного транспорта и жилье для половины населения города также являются продуктом неформальной экономики. Внелегалы вложили более 1 млрд. долларов в приобретение и обслуживание транспортных средств и более 8 млрд. долларов – в строительство жилья. Однако при том, что и легальный, и внелегальный сектор в Перу сталкивается в своей деятельности с достаточно серьезными барьерами, производительность труда в теневом секторе составляет всего лишь в 1/3 от производительности в легальном секторе экономики[14].
В то же время необходимо учитывать, что влияние города на жителей села далеко не ограничивается чисто экономическими факторами. Город формирует сообщество людей, построенное на совершенно иных принципах, чем сельский социум. «Личные отношения, теплые и сильные семейные узы традиционного общества должны в значительной степени уступить место новым, более обезличенным системам оценки, когда о людях судят по тому, как они выполняют в обществе специализированные функции»[15] - данная характеристика процесса модернизации в целом прекрасно применима к трансформации социальных отношений в городах. Порождаемые модернизацией и поддерживающие ее изменения в образе жизни городского населения трактовались исследователями следующим образом[16].
Во-первых, городской социум очень разнообразен. Частично это есть следствие большого скопления людей как такового, частично – специфики городской среды, которая притягивает людей, поскольку они различны и тем самым могут быть полезны друг другу. Исходя из этого, можно ожидать, что индивидуальные особенности, занятия, культурная жизнь и идеи членов урбанизированного сообщества представляют собой более широкую гамму, чем у сельских жителей.
Во-вторых, семейные, соседские чувства и связи, возникающие из длительного совместного проживания в рамках одной традиционной культуры исчезают или, по меньшей мере, существенно ослабевают. Конкуренция и формальные механизмы контроля обеспечивают замену тех отношений солидарности, на которые опирается традиционное общество. Социальный порядок во многом регулируется профессиональным этическим кодом. Горожане рациональны, они в основном используют других людей для достижения своих собственных целей. В этих условиях индивид, с одной стороны, в определенной мере освобождается от контроля со стороны приближенных к нему групп, с другой стороны, теряет возможность спонтанного самовыражения, ощущение причастности и ту мораль, которая характерна для интегрированного сообщества.
В-третьих, человеческие отношения и роли в значительной степени сегментируются. Горожане для удовлетворения своих потребностей вынуждены зависеть от большего количества людей, чем сельские жители, но они менее зависимы от конкретных людей, и их зависимость связана лишь с определенным аспектом активности этих людей. Люди в городах находятся в постоянном контакте, но эти контакты деперсонализированы, поверхностны, преходящи и сегментированы. Человек принадлежит к разнообразным группам, каждая из которых имеет отношение лишь к какому-то одному сегменту его личности.
В-четвертых, город разрушает традиционные социальные барьеры, но при этом порождает гораздо более сложную социальную стратификацию, чем интегрированные сообщества. При этом он углубляет и обостряет дифференциацию групп по уровню дохода и статусам. Ситуация, когда городские жители концентрируются на одной территории исходя не из собственных предпочтений, а по расовым, языковым, статусным критериям, по уровню доходов, усиливает отчуждение между людьми.
В-пятых, людям сложно воспринять город как целостность и определиться, каковы их действительные интересы. Поведение индивидов, оторванных от тех структур, которые позволяли интегрировать сельское сообщество, является нестабильным и подверженным различным влияниям. что делает коллективные действия в городских сообществах столь непредсказуемыми и потому порождает серьезные проблемы.
Подобное представление о городском социуме, сформировавшееся еще в первой половине ХХ века, на настоящий момент представляется схематичным и упрощенным. Тем не менее, оно обладает двумя несомненными достоинствами в рамках настоящего анализа. С одной стороны, оно дает картину города в контексте модернизации, без характерных для современных городов наслоений пост-модернизма и глобализации. С другой стороны, она формирует модель города, максимально противостоящую модели сельского социума, и тем самым представляет в некоторой степени «идеальный тип», находящийся на другом полюсе анализа по сравнению с традиционным сообществом.
Безусловно, реальная структура социума в городах гораздо более сложна и противоречива:
· тенденции к глобализации городского пространства и атомизации городского социума сосуществует с противоположными процессами – большей локализацией и замкнутостью, даже «геттоизацией» определенных социальных групп;
· универсализация и деперсонификация правил и норм и формальный характер контроля реализуются одновременно с существованием отдельных сообществ, жизнь которых регулируется специфическими, часть неформальными и персонифицированными институциональными регуляторами;
· деперсонализация отношений сочетается с различными механизмами формирования социального капитала.
В условиях массовой миграции город далеко не всегда способен выполнить функцию «плавильного котла». «Результатом чувства защищенности в рамках узнаваемого … и ощущения угрозы от других стала добровольная или насильственная социальная исключенность и формирование этнических анклавов и гетто. Насилие углубляет социальную дистанцию и ужесточает границы между группами»[17] - так характеризует один из исследователей ситуацию в городах «третьего мира».
Тем не менее, часть факторов городского образа жизни, отмеченных выше, не только не потеряла важности, но даже в чем-то усилила свою значимость. К ним можно отнести: многообразие городских субкультур;
· возможность выбора между различными вариантами занятости, формами досуга, системами ценностных ориентиров;
· слом прежних социальных барьеров, большая возможность занять место в статусной лестнице в соответствии с личными качествами и заслугами;
· меньшая роль контроля социума за поведением индивида, границы дозволенного определяют в первую очередь формальные институты;
· широта социальных контактов и многообразие социальных ролей.
Процессы урбанизации на Северном Кавказе за последние двадцать лет не нашли отражения в статистике. Более того, в некоторых регионах доля городского населения достаточно существенно снизилась. Однако полевые исследования позволяют предположить, что урбанизация по меньшей мере в ряде случаев идет чрезвычайно быстрыми темпами. Иногда это подтверждается и официальной статистикой. Так, по имеющимся данным, численность населения Махачкалы с учетом ближайших пригородов за рассматриваемый период более чем утроилась. На основе имеющейся информации можно предположить, что основные потоки мигрантов, устремляющиеся в город, состоят из:
· молодежи, приезжающей получать образование и остающейся в городе (большая часть сельских школьников по окончании школы получает высшее образование, многие из них – в региональных столицах);
· семей, принимающих решение о переезде под влиянием различных «выталкивающих» и «притягивающих» факторов;
· сельских жителей, приезжающих в город на заработки, иногда работающих «вахтовым методом» (например, водители маршруток из сел, приезжающие работать в город);
· родственников, приезжающих к уже обосновавшимся в городе семьям, иногда такая миграция носит сезонный характер (престарелых родителей на зиму забирают из села в город).
В ходе урбанизации широко используются социальные сети, поддержка мигрантов родственниками и односельчанами является обычной практикой[18]. Распространена практика строительства жилья в Махачкале сельскими жителями, которое затем может использоваться как база для того или иного варианта миграции. В то же время подобная инвестиция – это форма сбережения в экономике, где производительное использование капитала существенно ограничено.
Причины того, почему интенсивные процессы урбанизации на Северном Кавказе, по меньшей мере в некоторых его регионах, не отражаются в статистике, частично были проанализированы выше. Здесь же обратим внимание на то, что сложившаяся здесь ситуация существенно отличаются от трендов, характерных для подавляющего большинства других российских территорий, где рост доли городского населения также не фиксируется. Одна из причин, отмечаемых исследователями – исчерпание ресурсов села, поставлявшего мигрантов городам в течение ХХ века[19]. На Северном Кавказе ситуация другая – доля сельского населения еще достаточно велика (хотя статистика ее явно преувеличивает), плотность населения также гораздо выше типичных российских регионов. Ресурсы для урбанизации не исчерпаны. В то же время очевидно, что эта урбанизация по темпам и характеру несопоставима с аналогичными процессами в странах «третьего мира», рассмотренными выше, хотя некоторые аспекты анализа происходящих там процессов чрезвычайно ценны для изучения северокавказских городов.
Попытаемся сформулировать, как соотносятся процессы урбанизации и экономического роста в северокавказских городах. Может ли урбанизация в этом случае стать катализатором модернизации? Для оценки перспектив в данной сфере необходимо учитывать ряд факторов.
Во-первых, северокавказские города в 90-е годы прошли этап интенсивной деиндустриализации. Однако эта деиндустриализация была связана совсем не с теми факторами, которые определяли данный процесс в развитых странах. Деиндустриализация на Северном Кавказе – это продукт дезорганизации экономики после распада коммунистического режима, массового отъезда русского населения. Соответственно, для городов в этом случае была характерна скорее архаизация отношений, чем прорыв в постиндустриальное будущее. В результате город стал в значительной степени обслуживать сельскую экономику – служить для нее рынком сбыта; создавать предпосылки для сбережений и инвестиций, в первую очередь в недвижимость; предоставлять возможность тратить заработанные в сельском хозяйстве деньги, в т.ч. на демонстративное потребление. Условно назовем данную функцию города «город-посредник», включив в нее все те виды деятельности, которые непосредственно либо через промежуточные стадии обслуживают аграрную экономику и зависят от ее доходов. Можно предположить, что значимость функции города-посредника обусловливает то, что городской социум в значительной части оказывается включенным в социальные сети имеющих корни в сельской местности расширенных семей и кланов.
Во-вторых, все северокавказские республики являются сильно дотационными. Причем приходящие «из центра» дотации оседают в первую очередь в местах сосредоточения властных структур и бюрократического аппарата, т.е. в городах. Этот денежный поток формирует характер городской экономики в двух аспектах. С одной стороны, через функционирование городских учреждений, реализацию бюджетных контрактов и т.п. С другой стороны, через «откаты», которые в условиях массовой коррупции становятся основной формой расчетов на «бюджетом рынке» и могут составлять от 20 до 50% суммы контракта. Это создает основу для демонстративного потребления элит, накладывающего существенный отпечаток на городскую экономику. Объединим условно виды деятельности, непосредственно и опосредованно связанные с бюджетными потоками, подавляющую часть которых составляют дотации, под общим названием «город-паразит».
Подобная систематизация позволяет сформулировать те основные проблемы, с которыми сталкивается городское развитие на Северном Кавказе. Один из классиков современного урбанизма Джейн Джекобс в работе «Экономика городов»[20] определяет город как поселение, которое последовательно порождает свой экономический рост за счет своих локализованных ресурсов. Другими словами, город формирует свою собственную базу для развития и становится относительно независимым от подпитки извне, будь то доходы аграрного сектора либо бюджетные дотации. С этой точки зрения город можно рассматривать как «город-производитель». Очевидно, именно город-производитель может послужить базой для модернизационных тенденций и, в то же время, для собственно городской культуры. Это не значит, что другие характеристики функционирования города полностью исчезает. Исторически города формировались в первую очередь как обслуживающие село посредники, и в определенной мере эта функция сохраняется, во всяком случае там, где аграрный сектор до сих пор играет большую роль. Нельзя сказать, что обычно города полностью свободны и от паразитического компонента, особенно если речь идет о местах значительного сосредоточения бюрократических структур. В первую очередь важно то, как соотносятся эти три компонента городской жизни.
Основная проблема того, что процессы урбанизации и модернизации на Северном Кавказе не сочетаются друг с другом, видится в том, что функции «города-производителя» развиты в северокавказских городах явно недостаточно. Значительная часть экономики ориентирована на обслуживание «города-посредника» и «города-паразита». Даже те сектора, которые на первый взгляд являются собственной экономической базой городов: «свадебный кластер» в Махачкале, строительная индустрия во всех ее проявлениях – на самом деле в значительной степени черпают ресурсы из аграрного сектора или бюджетной ренты. Если не рассматривать достаточно специфический водочный бизнес, то единственным сегментом городской экономики, реально работающим на экспорт из республики и занимающим четко определенную рыночную нишу, который удалось обнаружить в ходе полевых исследований, является обувной бизнес в Махачкале[21].
На основе приблизительных оценок, полученных из интервью с представителями обувного бизнеса, можно предположить, что Махачкала производит до 10 млн. пар обуви в год. Количество занятых - примерно 10 тыс. человек. То есть около 1,5% населения столицы Дагестана непосредственно экономически связано с обувным производством, с учетом членов семей эта доля возрастает. Бизнес в основном семейный, хотя уже далеко не полностью лакский (лакские сапожники славились в Дагестане как кубачинские и харбукские оружейники, гоцатлинские и унцукульские ювелиры). «У нас бизнес очень тяжелый, но честный. Мы ни у кого не воруем, мы сами себе на хлеб зарабатываем. Я свою семью кормлю, брату помогаю, сестре помогаю. Один работаю, а от меня цепочка движется. Племянников сейчас к себе забрал. От того, что они институты позаканчивали все равно толку нет. Все всё равно пришли ко мне». На крупном по махачкалинским меркам предприятии (с числом рабочих около 100 человек) в зимний период заработки достигают тысячи долларов в месяц, а меньше 500 долларов никто не зарабатывает, но работать приходится много, на износ.
Рыночная ниша – очень дешевая и стабильного качества продукция. «На рынке дешевле нас нет никого. Моя пара обуви 550 стоит, а китаец меньше 1000 ее не может продать. Оптовая цена китайца – 1300 рублей». Оперативность и готовность работать в ситуации «аврала» - еще одно конкурентное преимущество Махачкалы. Поскольку рынок качественной и недорогой обуви, со слов его участников, не насыщен, то готовность в срок и в необходимых объемах поставить продукт по разумной цене – серьезный фактор.
География сбыта достаточно широка: «У нас есть ниша своя – Сибирь. Всю Сибирь, можно сказать, мы одеваем». Впрочем, и многие охранные фирмы в Москве закупают дагестанскую обувь, даже Московский ОМОН «обут» Махачкалой. Продается обувь из Махачкалы по нескольким каналам – напрямую через выставки, через оптовиков, у которых есть свои сбытовые сети, через перекупщиков и через конкурентов. Последнее требует пояснений. Дело в том, что часть махачкалинской обуви продается под чужими брендами, тем самым реального производителя не всегда можно отследить.
По сравнению с «городом-производителем» влияние «города-посредника» и «города-паразита» на организацию городской жизнедеятельности гораздо более неоднозначно.
Достаточно устойчивый приток мигрантов из сельской местности ведет к тому, что в городе во многом воспроизводится институциональная матрица сельского социума[22]. Мигранты частично селятся кланами, стремятся монополизировать определенные виды деятельности либо сегменты городского рынка. При устройстве на работу наилучшие возможности дают родственные связи. И хотя город размывает тот жесткий контроль традиционного общества, который часто характерен для сел и деревень[23], он сохраняет клановые структуры как способы «вертикальных лифтов» и ограничивает возможности самореализации в соответствии с личными качествами. Функционирование города-паразита фактически поддерживает тот же самый социальный порядок. Доступ к бюджетной ренте зависит от положения во властной иерархии, от родственных связей с «сильными мира сего». Тем самым и здесь закрытые структуры кланового характера оказываются доминирующими. Причем традиционные социальные отношения и система связей, обеспечивающая раздел бюджетной ренты, фактически строясь на схожих институциональных основах, взаимоподдерживаются и формируют гораздо менее открытый и гибкий организм, чем город в его традиционном понимании.
Именно в этом – одна из ключевых причин того, что для северокавказских городов характерен постоянно идущий «отрицательный отбор» - лучшая, наиболее продвинутая часть молодежи, используя социальные сети, уезжает в крупные российские города. В региональных столицах остаются в первую очередь те, кто полностью встроен в сложившуюся иерархию, либо кто по причине низкой квалификации либо недостаточного адаптационного потенциала не способен найти себя в более модернизационной среде. Приведем один из ярких примеров невозможности самореализации как серьезнейшего выталкивающего фактора при принятии решения о миграции: «Уезжают те, кто себя чувствует, допустим, хорошим профессионалом. … Если человек вот хотел стать хирургом, выучился добросовестно, практически путь в хирургию у нас для посторонних закрыт. Потому что это тоже клановость такая, передается по наследству. Должность очень хлебная, работа. Это деньги каждая операция. И там только своим. Вот у меня есть очень близкий приятель. Их сын … мечтал стать врачом, именно хирургом. И папа не последний человек в городе. … Ну, солидный человек. Он не может деньгами этот вопрос решить. То есть если даже он министру относит там определенную сумму денег, у него министр не берет, потому что там уже все обещано и завещано. Потому что любой хирург-папа это место отдаст хирургу-сыну. Если нет сына, то и хирургу-дочке, племяннику, ну кому-нибудь своему. А если у этого Рамазана, ни папа, ни мама не медики, он туда не полезет. Такие Рамзаны уезжают. Они едут в Россию. Они там находят себе работу. Где-то в городах, в больнице».
Еще одна специфическая форма миграции – женская[24]. Городская среда на Северном Кавказе не обеспечила эмансипации женщины. Но далеко не всех современных девушек устраивает традиционное место женщины в кавказской семье, жесткий контроль за поведением со стороны родственников. «Она нормальная девушка. Но она хочет нормально, свободно дышать. Просто захотела пойти в кафе вот поздно вечером с подругой. Она хочет пойти и не думать о том, что ей теперь говорить, как оправдываться дома. Как теперь … если встретится какой-то товарищ брата, что он скажет брату?».
Но миграция – не единственное последствие своеобразной институциональной матрицы северокавказского города. Как было показано на примере того же обувного бизнеса в Махачкале, сформированная отношениями, характерными для «города-посредника» и «города-паразита» институциональная матрица подавляет потенциал развития «города-производителя», препятствует росту очаговой модернизации, не допускает легализации бизнеса, тормозит инвестиции и формирование собственных брендов. Тем самым создается самоподдерживающийся и достаточно устойчивый институциональный механизм, обеспечивающий воспроизводство клановости и коррупции как базы городской экономики.
Однако, если сводить описание институциональной системы северокавказских городов только к этим характеристикам, во многом воспроизводящим черты традиционного социума, это будет недопустимым упрощением. Город формирует свои ресурсы в первую очередь за счет плотности населения и его культурной гетерогенности, и эти факторы не могут не оказывать влияния на городскую среду. Не только «село переваривает город», но и «город переваривает село». Размываются межпоколенческие отношения, доминирование старших родственников носит уже не столь однозначный характер. Заключаются межнациональные браки. Расширяется информационное пространство, возможность выбора из различных идеологий, взглядов, моделей поведения.
Наглядным проявлением гетерогенности городского социума и разнообразия характерных для него тенденций может послужить ресторанный бизнес Махачкалы. В городе можно выделить несколько типов кафе и ресторанов, выполняющих различные функции и обслуживающих различные социальные страты. Перечислим некоторые из них (хотя, безусловно, есть многочисленные промежуточные варианты).
Дорогой ресторан с общим залом, место в первую очередь демонстративного потребления.
Более скромный и более традиционный ресторан с отдельными кабинками. Здесь пространство разделено и приспособлено не только для еды, но и для ведения переговоров, других бизнес-функций.
Ресторан вполне космополитического приморского стиля, обыгрывающего близость к морю как основу своей притягательности.
Дешевое кафе, в т.ч. национальное. Есть узбекские кафе, где за 80 руб. можно наесться пловом на весь день.
Кафе европейского стиля с современным дизайном, бесплатным доступом в интернет и почти московскими ценами.
Много кафе и ресторанов держатся выходцами из сел. Это может отражаться в названии заведения. Лучшими шашлыками в Махачкале, например, славился ресторан «Орота» на улице Гаджиева. А вот повара во многих ресторанах азербайджанцы, вне зависимости от того, как ресторан себя позиционирует.
Одним из источников новых моделей поведения являются и мигранты, вернувшиеся из других регионов. В международной научной литературе отмечалось противоречивое влияние подобной возвратной миграции на ситуацию в городе: вернувшиеся мигранты могут конкурировать за дефицитные ресурсы с местными жителями, но, в то же время, содействовать внедрению инноваций, как технологических, так и социо-культурных[25]. Схожие тенденции характерны и для северокавказских городов. С одной стороны, возвращение части гастарбайтеров в кризис привело не только к усилению напряжения на рынке труда, но и, по мнению некоторых респондентов, к росту социальной базы экстремизма: «При наступлении кризиса … реально количество ребят в лесу просто выросло сразу. Они работали. То есть можно было поехать на заработки, на стройки, куда-то еще. Ехать некуда. Они пошли в лес». С другой стороны, вернувшиеся мигранты оказываются носителями другой культуры, в т.ч. и культуры бизнес-отношений.
Любопытно, что отличие работников, имевших опыт в больших российских городах, от чисто местного персонала отмечают рекрутинговые агентства: «На уровне самопрезентации. Когда заполняет анкету человек, который большую часть жизни или достаточно продолжительный период проработал или просто прожил за пределами Дагестана, он, во-первых, анкету нормально заполняет. Он спокойно реагирует на вопросы. Он четко о себе рассказывает. То есть независимо от того, какие темы затрагиваются. Но дядька, который всю жизнь прожил в Дагестане, проработал, он начинает спрашивать: «Что это за вопрос, ФСБ что ли?» И так далее». Тем самым потребность в объективной характеристике деловых качеств может восприниматься местными жителями как недооценка собственной личности, сомнение в профессиональной пригодности. Судя по всему, привычка к большей деперсонализации отношений, характерных для городского социума – одно из приобретений, которые мигранты могут привести в северокавказские города, отличающиеся более личным, персонифицированным характером взаимодействия между людьми.
В начале данного параграфа уже отмечалось, что степень изученности городской проблематики на Северном Кавказе не позволяет на настоящий момент делать какие-либо окончательные суждения. Поэтому ограничимся лишь самыми общими положениями, которые можно рассматривать как сформированные на основе имеющегося материала гипотезы.
1. Города Северного Кавказа далеко не в полной мере выполняют те функции, которые, как видно из истории, позволяют городским сообществам становиться центрами модернизации. Клановость, коррупция, закрытый характер городской экономики приводят к многочисленным отрицательным последствиям, среди которых можно выделить следующие:
· миграция наиболее активной части городского социума за пределы республик;
· торможение очаговой модернизации;
· усиление социального недовольства у той части молодежи, которая по тем или иным причинам не может мигрировать, но при этом не встроена в доминирующие кланы, и тем самым «вертикальные социальные лифты» для нее оказываются перекрытыми.
2. Подобная ситуация во многом связана с тем, что функции «города-посредника» (обслуживающего сельскую местность) и города-паразита (распределяющего бюджетную ренту) доминируют над городом-производителем, который, собственно, и формирует городскую культуру. При этом, как уже отмечалось ранее, не очевидно, что ориентированные на индустриальное прошлое рецепты возрождения «города-производителя» окажутся эффективными. Нет однозначного ответа на вопрос, согласится ли получившая высшее образование молодежь работать на промышленных предприятиях в каком-либо другом качестве, кроме менеджеров, и насколько конкурентоспособной окажется та зарплата, которая будет для них достаточным стимулом для включения в промышленное производство.
Вопрос о жизненных установках молодежи по вопросу о работе на промышленных предприятиях нуждается в гораздо более серьезном изучении. Мнения экспертов на этот счет существенно расходятся. Мы располагаем пока только результатами опроса студентов Дагестанского государственного университета, в рамках которого данный вопрос был включен только в последний раунд исследования и был задан всего 60 респондентам. На вопрос о том, согласились ли бы респонденты работать на промышленном предприятии:
· 21,7% дали отрицательный ответ;
· 30% дали положительный ответ (из них чуть меньше трети готовы принять такой вариант лишь как вынужденный, если не будет альтернатив);
· 20% готовы работать при условии высокой заработной платы, при этом многие также отмечали условия труда как один из определяющих факторов;
· 25% предпочли бы должность, соответствующую своей квалификации, менеджерскую позицию или работу, не связанную с физическим трудом;
· 84,6% тех, кто дал отрицательный ответ – девушки. Положительные ответы чаще давали юноши. Ответы сельских и городских студентов на этот вопрос существенно не отличались.
3. В то же время действуют и контр-тенденции, вырастающие из специфических качеств собственно городской среды. Но они недостаточно сильны для того, чтобы сломать институциональную матрицу, характерную для северокавказских городов, и сделать городскую среду более гибкой и свободной, нацеленной на открытие карьер талантам. В этих условиях даже проявления собственно городской культуры могут носить антимодернизационный характер, не способствуя демократизации городского социума и повышению эффективности городской экономики.
Махачкала
Среди кавказских городов Махачкала выделяется по многим критериям – географическим положением (имеет выход к морю), численностью (население махачкалинской агломерации перевалило за миллион человек), религиозностью населения (самый исламский город Северного Кавказа) и т.п. В то же время на примере этого города очень хорошо видны типичные черты городского пространства и городского социума Северного Кавказа.
Застройка
Город с запада прижат к морю горой Тарки-тау, зато на север и на юг распространяется почти ничем не сдерживаемая малоэтажная застройка. На север и северо-восток осями застройки выглядят проспект Акушинского, Казбекова и Гаджиева; на юг – дороги в аэропорт, Каспийск и Дербент. Под горой, в центре, Махачкала застроена плотно: Первая, Центр, городки с 1 по 5-й вдоль проспекта Имама Шамиля (бывшего Калинина), два микрорайона в сторону озера Ак-Гель, застройка вдоль проспектов Акушинского и Гаджиева. Городские типы застройки можно классифицировать следующим образом:
1. старый город;
2. многоэтажная застройка;
3. элитные районы (в центре города и на окраинах);
4. окраины, пригородные и дачные поселки.
Старый город
Старая Махачкала - это остатки типичного российского административного центра. Еще в начале XX века в Махачкале, которая тогда называлась Порт Петровский, было всего четыре улицы. Имперская администрация дома военных и чиновников, больница, казармы, рынок. И несколько слобод «инородцев» - евреи, армяне, грузины, татары, азербайджанцы. К центральной части, кроме остатков Порта Петровский, относится еще несколько улиц, включая район улицы Расула Гамзатова (бывшей Ленина), район Университета (по улице Гаджиева) и второго рынка. Центральная часть Махачкалы всегда была престижной, там в последние 20 лет покупались квартиры и строились особняки, поскольку в черте старого города всегда сохранялась территория одноэтажной застройки. Многие имена, ставшие известными и влиятельными в 90-е годы, связываются и с особняками в старой части города, но больше – с новыми «элитными» кварталасми (поселком Нефтяников, например, о которых речь ниже). Существенных планировочных изменений эти районы города не претерпели, в основном поменялись их жители.
Первая Махачкала, расположенная к северу от Центра, до 90-х годов была заселена преимущественно русскими. Сейчас состав населения существенно изменился за счет мигрантов из горных районов (это лакцы, даргинцы, аварцы). В первой Махачкале живут и аварцы, переехавшие из этнических районов Азербайджана (Закаталы и Белоканы). Изменение состава населения привело и к некоторой перестройке – дома стали больше.
Районы многоэтажной застройки
Эти районы - проспект Шамиля с окружающими микрорайонами и поселками, проспект Акушинского, Редукторный поселок - внешне почти не изменились. Появилась «уплотнительная застройка», застроены все пустыри. Квартиры называются секциями, и от других российских городов эта застройка отличается только тем, что из балконов и на основании козырьков подъездов, а иногда и просто – стена к стене, - сооружаются целые пристройки.
Территории бывших заводов расчищаются и застраиваются жилыми домами – в основном в центральных районах.
Элитные районы
Один из ярких примеров - поселок Нефтяников. Это частный сектор на улицах Танакаева и Титова практически в центре города. Планировка застройки территории была полностью изменена, на месте рабочего поселка нефтяников был отстроен престижный микрорайон (стоимость земли как в историческом центре, до 60 тысяч долларов за две сотки) одноэтажной Махачкалы.. Начался поселок Нефтяников со знаменитых братьев Хачилаевых, а теперь даже действующий президент республики живет в этом районе города, на улице генерала Танакаева. Есть еще несколько микрорайонов городской агломерации, которые подходят под определение «рублевки»: «Санта-Барбара» около Вузовского озера, застройка на горе над морем в Первой Махачкале, частная застройка вдоль берега в сторону Каспийска, частная застройка вдоль берега в сторону черных камней, на север и т.д.
Окраины, пригородные и дачные поселки
Вокруг города, обтекая гору, расползаясь по побережью, растет малоэтажный частный сектор. Можно предположить, что в частном секторе живет не менее двух третей населения города или трех четвертей населения агломерации. Это так называемая одноэтажная Махачкала – понятие более широкое, чем окраины и поселки, включающее в себя и некоторые бывшие пригороды, ставшие почти центром, и районы элитной застройки. К собственно окраинным территориям можно отнести район Сепараторного Завода, район улицы Казбекова, застройку Тарки-Тау, застройку дачных участков за озером Ак-Гель. И, кроме того, поглощенные де-юре или де-факто поселки. Три муниципальных района Махачкалы - Кировский, Ленинский и Советский - поглотили поселки Ленинакент, Сулак, Семендер, Шамхал, Кяхулай, Новый Кяхулай, Альбурикент, Новохушетский, Тарки, Турали, Талги и т.д.
Территории заводов и ремонтных баз на окраинах превращаются в склады, рынки, торговые комплексы и логистические центры.
Махачкала отличается высокой стоимостью земли. Стоимость сотки земли достигает в центре города миллиона рублей, а участка под строительство на окраине – 600 тысяч рублей. Для сравнения, примерно в такую же сумму (500 – 800 тысяч) может обойтись участок земли в городе Пушкин, пригороде Санкт-Петербурга с населением более 5 миллионов человек.
Население
На настоящий момент население Махачкалы оценивается в 700 тысяч, махачкалинской агломерации – более чем в миллион.
В постсоветском развитии Махачкалы можно выделить два этапа.
1989 – 2000 гг. Этап замещения городского населения советского города «новыми горожанами».
2000 – 2010 гг. Этап формирования махачкалинской агломерации с частичным включением пригородов в черту города, интенсивной миграции сельских жителей в город, на городские окраины и в пригородные поселки.
На первом этапе, судя по статистике, численность населения города – 300 000 – практически не менялась. Однако его состав изменился радикально. Из жителей советского времени в городе осталась примерно треть. Основная часть русского населения, многие «рабочие и служащие» из числа кумыков, аварцев, даргинцев, лезгин, лакцев и других народов Дагестана покинули столицу республики. Примерная оценка объема этой миграции – 150 – 200 тысяч человек. Большая часть «старых горожан» была заменена мигрантами из других районов Дагестана, разбогатевшими в новые времена, или просто бросившими все свои ресурсы на переезд в город.
Ситуация кардинально меняется с начала 2000-х. Объяснение скачкообразного роста населения Махачкалы – в присоединении прилегающих поселков, население которых существенно увеличилось за счет жителей горных районов. В первую очередь это не приток населения непосредственно в Махачкалу, а застройка окраин и пригородов. Совпадение всплесков миграции с появлением у населения дополнительных средств подтверждает, что одной из основных целью мобилизации ресурсов семей в сельской местности является переезд в город. Так, один из пиков миграции совпал с выплатой в 2000 г. более миллиарда рублей компенсаций пострадавшим во время военных действий в 1999 г.
Но при этом сельские, семейные связи городских мигрантов не разрываются. Более того, социальная ткань столицы республики фактически состоит из социальных сетей выходцев из дагестанских сел. Пространство семьи складывается из дома в Махачкале, домов родителей жены и мужа, где бы они ни были, дома или домов в родном селе или селах, если муж и жена из разных селений. Иногда к этому пространству добавляется квартира в Москве или другом крупном городе России, часто жилье и бизнес братьев или родственников на заработках в Сургуте, Астрахани, Волгограде. Связи между выходцами из одного села поддерживаются, даже во втором и третьем поколениях. Свадьбы, которые играют в Махачкале, называются ободинскими, согратлинскими, акушинскими, оротинскими – по принадлежности жениха. Часто невеста – из того же села, хотя оба и родились в городе. Известны случаи, когда несколько сотен человек – выходцев из одного села – были мобилизованы за несколько десятков минут через смс-рассылку и обзвон.
В какой-то степени подобная социальная структура проявляется в компактном расселении односельчан и родственников. Однако это не обязательно и отражает скорее не корпоративную структуру города, а технологию и историю освоения нового городского пространства выходцами с гор.
До развала колхозов и массового исхода горцев на равнину выходцы из дагестанских селений в Махачкале селились случайным образом - либо получив квартиру, либо купив ее - без формирования каких-либо анклавов. Часть вошедших на сегодняшний день в Махачкалу поселков изначально представляла собою либо сельские сообщества кумыков, либо созданные переселенцами из горных районов (лакцами, аварцами) новые населенные пункты. После того, как эти поселки вошли в состав города, их национальный состав стал постепенно размываться: стоимость участков выросла, соблазн продать и перепродать был велик.
Зоны компактного расселения односельчан, занимающих общую экономическую нишу, стали формироваться в период массового переселения с гор. В первую очередь это происходило на окраинах, в одноэтажной Махачкале. Модели здесь могли быть разными. Например, открыл лакец обувной цех в Первой Махачкале[26]. Дом сразу строил под размещение производства. И начал перетаскивать родственников и односельчан поближе, давая им работу, помогая обустраиваться. Получилось компактное проживание. Другой случай – покупка дома на Маркова, это уже в центре. «Меня туда сосед затащил, говорит – рядом дом продается, так и живем компактно, три семьи – три дома». Или кто-то из села Согратль купил участок на улице Казбекова, построил дом. Дети родственников и соседей поступили в университет, родители к ним приезжают – останавливаются у «своих». Потом строятся рядом, с ними повторяется та же история. Так получился квартал относительно компактного проживания выходцев из села Согратль, в районе улицы Казбекова. «Вокруг этого места семей триста наших живет. И еще такое место есть – под горой».
Однако степень компактности проживания не следует преувеличивать.
Кроме компактного проживания выходцев из одного села, может быть и компактное проживание представителей одного тухума, одной профессиональной или бизнес группы. На горе над морем, в Первой Махачкале несколько десятков, если не сотен построенных рядом домов семей городских чиновников. Те, кому не хватило места «на горе» (или появилась нужда во втором жилище), строятся вдоль береговой линии с другой стороны города, в направлении Каспийска.
Впрочем, общность сельских корней и общность бизнеса могут в значительной мере совпадать. Есть экономические ниши, занятые (практически монополизированные) представителями одного села. Так, выходцы из села Хаджал-Махи скупают золото, держат ломбарды и пункты обмена валют на улице «26 бакинских комиссаров», это так и называется – биржа на 26. На проспекте Акушинского есть Цумадинский рынок. Водители из Губдена держат значительную часть междугородних перевозок по определенным маршрутам.
В то же время подобная монополия тоже постепенно размывается. Про тот же Цумадинский рынок говорят, что он сильно размыт. Изначально лакский обувной бизнес уже приобрел вполне интернациональный характер.
Изначально городское население (из которого мигрантов в первом поколении было не меньше половины) составляет примерно 1/7 населения нынешней Махачкалы и не более 10% махачкалинской агломерации. Именно они, в первую очередь представители еще советской городской интеллигенции, воспринимают Махачкалу как «свой» город. Их разговоры про необходимость создавать городские парки, следить за архитектурой, отчаянные попытки оживить городскую культурную жизнь выглядят странно на фоне существующей городской реальности. Большинство жителей воспринимают столицу республики совершенно по-другому, ее принято ругать за все: за климат; за грязь; за пробки; за плохую экологию; за отвратительное состояние дорог; за низкий уровень коммунальных услуг; за варварскую застройку центра; за трущебную, несанкционированную, почти стихийную застройку окраин; за грязный пляж; за низкую культуру горожан; за то, что село переварило город; за то, что город развращает село и т.п.
Что сохранилось от старой городской культуры? Кафе «Джага» (правда – это новое кафе) музей Махачкалы, несколько домов, в которых живет старая Махачкала, состоящая из бывшей советской интеллигенции, людей, которые любят джаз, Битлз, иногда «Машину времени». Людей, которые ценят городской комфорт и умение вести себя в обществе, носителей ценностей культурных, а не политических; экологических, а не коммерческих; нравственных, а не корпоративных. Таких мест и людей почти не осталось.
Экономика
Экономика города разнообразна. Махачкала производит мебель, обувь, строительные материалы, свадебные наряды и сами свадьбы[28]. Так, спрос на мебель Махачкала удовлетворяет практически за счет собственного производства. Есть даже некоторый экспорт мебели, но, по экспертным оценкам, не такой масштабный, как экспорт обуви.
В Махачкале два больших вещевых рынка: один подороже, другой подешевле. На дорогой рынок состоятельные горожане ходят потому, что крайне неудобно, если тебя застали покупающим что-либо на дешевом рынке, на Ирчи Казака (при этом товары могут почти не различаться по качеству).
Есть несколько продуктовых рынков (Восточный, Центральный, Цумадинский, Узбекский и т.д.). Туда везут овощи с Южного Дагестана и Кабардино-Балкарии, фрукты из Турции и Ирана, даже из Москвы, молдаванские и польские яблоки, цитрусовые и бананы из Санкт-Петербурга. Молочные продукты и бакалея – из Ставрополья и со своих молочных заводов; мясо с равнины, с горных районов, из Калмыкии и восточного Ставрополья. Мясо на рынке стоит 200 – 220 рублей килограмм (баранина), в горах – 170. Птицу и яйцо везут с равнинных районов. Бахчевые из Астрахани, Волгограда и того же Южного Дагестана.
Вокруг Махачкалы с севера есть несколько площадок, на которых торгуют стройматериалами. Камень везут из Губдена, Дербента, с каменоломни около Гоцатля. В городе много мебельных магазинов. Очень много автосервисов и продажи запчастей.
Городские услуги
Полная информация по организации городских услуг в Махачкале на настоящем этапе исследования отсутствует. Поэтому ограничимся описанием лишь одного из направлений в данной сфере – городских перевозок. Это направление интересно тем, что представляет собой, с одной стороны, сферу ответственности городской власти, а с другой стороны – один из рыночных секторов городской экономики. Тем самым его анализ дает определенное представление о принципах организации деятельности и в той, и в другой сфере.
Сегодня Дагестане больше 11 тысяч маршруток, часть из них работает нелегально. Большая часть маршруток курсирует из селений в Махачкалу и обратно. В самой столице больше 4500 маршруток, микроавтобусов «Газель», переделанных на 15 посадочных мест. Объем рынка пассажирских перевозок города можно оценить в 1,5 – 2 миллиарда рублей в год. Заработок водителей – более 20 тыс. рублей, что для Махачкалы считается хорошими деньгами.
Пассажирские перевозки в Махачкале регулируются двумя муниципальными унитарными предприятиями, но автопарк – частный. На каждую машину покупается «маршрутный лист», наличие которого контролируется городским ГИБДД. Продажей маршрутных листов, собственно, и ограничиваются регулирующие функции МУПов. Общие сборы с этих маршрутных листов могут достигать порядка 150 – 160 миллионов рублей. Судя по всему, организационные вопросы транспортных перевозок решаются в рамках самоорганизации водителей. «Там есть бригадиры, … бригадира они выбирают на совете, … выбирают…себе бригадира на определенный срок. С наделением полномочий, они делегируют свои права … Они много что делают, бригадиры. Они устанавливают, … когда кто приедет, за кем кто находится, … устанавливают на конечных стоянках диспетчеров, платят им определенные суммы вот этим диспетчерам, чтобы порядок установили».
Городской маршрут рассматривается как товар. Частные объявления о продаже маршрутов можно встретить не только в газетах, но и в бегущей строке по местному телевидению. Однако сейчас в Махачкале наиболее распространенная практика – не продажа маршрутов, а продажа права отдельной маршрутки ездить по маршруту. В зависимости от маршрута подобное право, по имеющейся информации, может стоить от 3 тыс. до 18 тыс. руб. МУПы стремятся установить свой контроль за «оборотом» маршрутов, либо скупая их у продавцов и в дальнейшем сдавая в аренду, либо посредничая при продаже.
Между администрацией города и независимым профсоюзом перевозчиков идет постоянная борьба, сопровождающаяся насильственными действиями как по отношению к лидеру профсоюза, так и к отдельным водителям. Между МУПами, хоть они и относятся к одному политическому союзу, тоже были конфликты, которые не обошлись без человеческих жертв. Одним из заметных событий последних лет была забастовка водителей маршруток, в которой участвовало около 4000 тысяч человек. Бастовали против изменения базы расчета вмененного налога, которое повышало месячные сборы с машины на 500 рублей.
[1] Вот как описываются эти факторы одной нашей собеседницей в Махачкале: «Ну, вы знаете, почему не было этих людей раньше под мостом. Это в основном люди, которые были в свое время заняты сельским хозяйством и теми ремеслами дагестанскими, испокон веков которыми занимались их деды и прадеды. Отобрали у людей. В этом виновато государство, безусловно. И потом развращены люди были, что тот труд тяжелый, достаточно тяжелый. А здесь все намного проще. Встал на рынке, купил 4 контейнера, стоишь, торгуешь. Или ты начинаешь из контейнера в контейнер перепродавать этот товар, и ты зарабатываешь намного больше денег и намного быстрее».
[2] «В 1970 г. люди, покидавшие деревню ради неквалифицированной работе в Лиме, могли в среднем утроить свой месячный заработок. Люди, получавшие жалование, учетверяли свой прежний доход, а технические специалисты могли получать в шесть раз больше». Де Сото Э. Иной путь: Экономический ответ терроризму. – Челябинск: Социум, 2008, с. 10.
[3]Де Сото Э. Иной путь: Экономический ответ терроризму. – Челябинск: Социум, 2008, с. 11.
[4] Reshaping Economic Geography, с.159; Tacoly C. Rural-urban Interactions…
[5] Davis M., с. 13.
[6] См.: Reshaping Economic Geography, с. 67. Понятие трущоб включает в себя достаточно широкий класс строений, от самодельных лачуг до многоэтажных домов. Их общей характеристикой является низкое качество жилья, перенаселенность и отсутствие либо недостаток коммунальных услуг (там же, с. 66). Так, по результатам обследования трущоб в Лиме один кран с водой приходился на 85 человек, один туалет – на 93 человека (Davis M., с. 34).
[7] См.: См.: Davis M., с. 24.
[8] Reshaping Economic Geography, с. 159.
[9] Davis M., с. 16-17.
[10] См.: Davis M., с. 14.
[11] Reshaping Economic Geography, с. 161.
[12] См.: Tacoly C. Rural-urban Interactions…
[13] Де Сото Э. Иной путь: Экономический ответ терроризму. – Челябинск: Социум, 2008, с. 3.
[14] См.: Де Сото Э. Иной путь: Экономический ответ терроризму. – Челябинск: Социум, 2008, с. LIII, 13-14
[15] Rostow W.W. Politics and the Stages of Growth. - Cambridge, Cambridge University Press, 1971, c. 59.
[16] Характеристика городского образа жизни дается по материалам статьи Wirth L. Urbanism as a Way of Life.
[17] Jayaram N., c. 8.
[18] Подобная организация миграции не является северокавказской спецификой, она вообще характерна для стран «третьего мира». Исследователи отмечают, что миграция является семейной стратегией, а расширенная семья или клан выступает агентом урбанизации. Широкий круг родственников может привлекаться для того, чтобы оплатить обучение мигранта, поселить у себя отправленных в город на обучение детей, предложить вновь приехавшему из села на какое-то время жилье и питание, позаботиться о родителях, а также о жене и детях, если они остались в селе. Так, обследование приехавших в Бомбей работников разной квалификации («белых» и «синих» воротничков) показало, что у 3/4 из них имеются родственники в городе, причем более половины отметили, что для них это явилось важным «конкурентным преимуществом» Бомбея по сравнению с другими городами. 9 из 10 по приезде получили помощь родственников или друзей, 2/3 пользовались бесплатным проживанием и питанием. 2/3 «синих воротничков» и 1/3 «белых воротничков» искали работу с помощью родственников и друзей. См.: Gilbert, Gugler
[19] «Сникли миграции из сел, города и агломерации, их доля в населении страны перестала расти» Трейвиш, с.266.
[20] Jacobs, J. (1969) The Economy of Cities. New York: Random House.
[21] Этот вывод не претендует на окончательность. На данном этапе в различных северокавказских городах проведены полевые исследования разной глубины, некоторые города еще не были включены в полевой этап исследований, и авторы пользовались официальной статистикой. Возможно, схожий характер носит производство мебели и меховой одежды, хотя масштабы «экспорта», скорее всего, меньше. Однако этот вопрос требует более глубокого исследования.
[22] Меньшая оторванность от села и сельского образа жизни, чем в западных странах, характерна для российских городов в целом. А Тревиш среди специфических факторов развития урбанизации в России выделяет, в частности, следующие: «быстрая урбанизация, подобно латиноамериканской, когда города, как подростки-акселераты, росли, не успевая созревать … и адаптировать втянутые в них сельские элементы: самих людей, образ и среду их жизни»; «российская сезонно-дачная суб- и контрурбанизация» (с. 281).
[23] Вот как выглядит характерный для сельского социума контроль глазами городского жителя, достаточно критически настроенного по отношению к мигрантам: «Вот в селении, если ты вдруг что-то плохое сделаешь, любой старший может по башке дать. Это нормально. И неважно, родственник или нет. Когда он приезжает в город, по башке уже никто не дает. Его не научили культуре, почему нельзя, например, девочку обижать. Не объяснили, почему нельзя девочку обижать, а просто по башке давали. А здесь он видит, что по башке никто не дает. Значит, можно обидеть девочку».
[24] Женская миграция – не специфически северокавказское явление. В городах третьего мира наблюдается рост миграции женщин, не имеющей отношения к переезду, связанному с замужеством (см.: Jayaram N., c. 2).
[25] См.: Tacoly C. Rural-urban Interactions…
[26] Первая Махачкала была охарактеризована в разделе «Застройка» при описании старого города.
[27] Но на схеме не отражен поселок Шамхал-Тюбе, который уже вошел в состав Махачкалы, и в котором компактно проживают многие выходцы из Шангода.
[28] Информация по обувному бизнесу и «свадебному кластеру» уже была представлена в других главах настоящей работы.
- 5 просмотров