Оно как-то само получилось. К. не делал никаких особенных усилий, просто жил и шел по улице, как всегда, «голодный и злой». Ну, не так чтобы совсем злой. В этот день он был подобрее обычного. Выпимши потому что. И друг еще подмышкой. Да и вечер, не по-зимнему мягкий, теплый и душевный задался. Располагал.
И вот так они шли, К. с другом, и трепались. Но так как были они людьми высоких духовных устремлений, то и разговоры у них были соответствующие. О тайном, сакральном смысле полосатых гаишных жезлов. О том, что в скучной компании пьянеешь быстрее и неприятнее, чем даже один. О том, что «мужики» круче, потому что они могут мочиться, пуская струю на дальность, что «бабам» недоступно, и оттого они такие злые. Завидуют.
Это ощущение своего превосходства уже по праву рождения так приятно щекотало Эго, что оно поскуливало от наслаждения. У К. во всяком случае — поскуливало именно поэтому. Ну, еще потому, что вечер, друг, пустынная площадь, на которой, кроме них и одинокого Ильича, — ни души.
— Как — ни души? — не согласился друг. — А вот, гляди, какая рыжая!
Кошка шла за пару метров от них, неторопливо, с достоинством неся свой молью траченый хвост, и выглядела приспособлением для переноски этого самого хвоста. Как толпа с плакатом на демонстрации.
К., в общем-то, спорить не собирался вовсе. Но просто чтобы подкрепить глубокомысленность и мироохватность предыдущего разговора, ухватился за словечко. «Мы не можем судить о том, рыжая она или нет, — рассудительно и веско произнес К., — мы видим только одну ее сторону, врубаешься? Только половину кошки».
Друг, одобрительно хмыкнув, башкой закрутил. А затем вдруг они вспомнили, что эта тема половинчатости уже всплывала вчерашним вечером, почти сутки назад. Тогда, завершая попойку, народ решил доесть помидоры, числом два, и уже почти осуществил намеченное, да хозяин квартиры отстоял полпомидора. «Это — на утро», — рыкнул он, отметая недоеденное. Целых полпомидора на пять голодных рыл в качестве брекфаста! Есть где «загулять по буфету»! Очевидная абсурдность была очевидна, а потому все как-то сконфуженно заткнулись и на овощ не посягали. Посмеялись, поприкалывались, вот, собственно, и все.
И тут эта кошкина половина… В сознание К. холодным, извилистым ужом вползало понимание. Вчера, видимо, мир посылал знак, давал маячок. А сегодня, обнаружив, что не дошло, направил уже прямое, расшифрованное сообщение. И вот оно шло со своим хвостом и намекало, что правило — общее для всех, навроде закона тяготения.
Темную площадь окружали половины сумрачных зданий, вдалеке маячила половинка мента с половиной палочки в руке. К., онемев от внезапного прозрения, ухватил друга за локоть и сообразил, что и друг-то виден ему не весь, что какая-то часть его теплого знакомого существа недоступна взгляду. И как знать, что там на другой стороне, какие нечеловеческие формы!
А тут что-то щелкнуло, хряснуло, дзынькнуло, и К. увидел, что мир похож на киндер-сюрприз, только уже разделенный надвое. И пока он только: приглядывается к своей доле шоколадного яйца, Некто невидимый в темноте неторопливо, чавкая, поедает вторую. «А куда же деваются все эти бегемотики и прочая киндеровская игрушечная дребедень?» — пробежала мысль. Догнать и додумать ее, пробежавшую, было страшно, невозможно. Представить только, недоеденные чувства, нерастраченные желания, неизжитые идеалы болтаются совсем неприкаянные, а какие, может быть, и выпали, усеяв жизненный путь, как крошки, что разбрасывали Ганс и Гретель!
Оставался один выход. Плотно зажмурив растерянные от ненужного знания глаза, отказаться от зрения, положась на слух, нюх и осязание. Кошку — хватать и ощупывать. С другом — разговаривать. От мента — получать по шеям. Девушек, еду и напитки — нюхать и пробовать.
Да, кстати, о напитках! К. с невиданной ясностью представил бутылку «Махачкалинской», которую они только что оприходовали. Вот она в силу своей прозрачности была доступна обозрению полностью. И передняя ее часть, и другая, задняя, что ли. Выходит, что это чуть ли не единственная вещь, которую позволено было воспринимать целокупно. Единственная, где человеки были как боги. И эта вот разрешенная вольность, лазейка, которую высшие силы посредством простых предметов и незамысловатых жидкостей оставили для алкающих истины, примиряла со всеми остальными несправедливостями и обидами, которые наносила жизнь.
Зачем лишнее знание, зачем видеть все, если вечер душист, друг все-таки надежен, разговор одновременно глубок и приятен сердцу. Чего, спрашивается, рыпаться? Почему не принять того, что предложено, если и этого много больше, чем можно было рассчитывать?
К. помягчал душой, улыбнулся, вспомнив народную троянскую поговорку о дареном коне и его зубах, и с благодарностью принял отпущенную ему половину. ]§[
- 2 просмотра