Несмотря на то, что Карелин за время своего выступления проиграл лишь одну схватку на международной арене, победы его не приедались, а где-то даже интриговали. Свою девятую по счету медаль чемпиона мира Александр, к примеру, завоевал выступая со сломанными ребрами. Причем травма эта была им получена в первом же поединке. А чемпионом Европы-96 Карелин стал при наличии травмы, мало совместимой с какой бы то ни было спортивной активностью, — отрыв большой грудной мышцы. Победу он комментировал в своем же стиле: «Нормально, больно было. Так что выиграл просто от безысходности».
Для журналистов, ничего не знающих о карелинском чувстве юмора, разговаривать с борцом — пытка. В той же Барселоне (1992) на послепобедной пресс-конференции он расправлялся с ними как хотел:
— Правда, что Вы пишите стихи?
— Я бы не стал называть то, что пишу, стихами.
— Говорят, Вас приглашали сниматься в Голливуд?
— Говорят.
— И уже назначены пробы?
— Они не понадобятся.
— Но у Вас есть агент?
— Думаю, этот вопрос не имеет никакого отношения к Олимпийским играм.
— Можно ли узнать какую роль Вам предложили?
— Играть бородавку на лице динозавра…
Говорили, что в период его расцвета за Карелиным больше года на все соревнования ездила дочка итальянского миллионера. Что подросток, обчистивший недавно его загородный дом на 117 тыс. долларов, был в шоке, узнав к кому забрался. Что на одном из олимпийских балов, когда у Карелина, только-только прилетевшего в Москву, не оказалось пригласительного билета в Колонный зал, а охранники при входе не хотели его пускать, он задумчиво глянул на сжатые кулаки, и вся охрана исчезла вмиг. Но когда на форуме сильнейших вольников планеты (7 ноября, Москва, спорткомплекс «Лужники») я во время концертной части программы оказался бок о бок с политическим «Медведем», разговор у нас не клеился, и в ответ на мое внутреннее: «Как бы его разговорить?» Карелин вдруг произнес: «Не получится у нас интервью. Не мне вешать Вам лапшу на уши. Вы же сами о спорте, наверное, знаете ничуть не хуже». Я улыбнулся:
— Тогда давайте не о спорте.
— А о чем?
— Ну, скажем, почему Вы так коротко стрижетесь?
— Вы имеете в виду — с такой-то физиономией? Не удивляйтесь, я давно пережил тот этап, когда готов был плакать, видя, как от меня народ в автобусах шарахается, а бабульки кулечки к груди прижимают. У меня одно время кудри были. Сам себя периодически подстригал. А однажды отец не выдержал и отвел меня в парикмахерскую — за 10 копеек. Я плакал даже, в школу в шапочке ходил. А потом вдруг сам не знаю почему, принял как аксиому слова отца: «Мужчина должен быть с короткими волосами». С тех пор прическу и не меняю. И ужасно не нравится, когда меня начинают спрашивать: «Это что — часть имиджа?» Не люблю иностранных слов. Зачем? В русском языке есть абсолютно все слова, чтобы выразить любые понятия. Я однажды после какой-то телепередачи не выдержал, обложился словарями и нашел там абсолютно все, что хотел найти. И политические понятия, и торговые, и экономические…
— Неужели политика Вас могла всерьез заинтересовать?
— А кого она сейчас не интересует?
— Меня, например, не очень.
— А в магазины Вы ходите?
— Это имеет какое-то отношение к политике?
— Скажите, да или нет?
— Ну, бывает, приходится.
— Неужели никогда не задумывались о том, что у нас очень короткая связь между прилавком и парламентом? К сожалению.
— Почему же Вы тогда не уехали в свое время тренироваться в какую-нибудь другую страну, как это сделали, к примеру Костя Цзю, Александр Попов и многие другие?
— Не хочу, мне нравится дома. Но не нравится система ценностей, к которой нас приучали всю жизнь, то, что у нас постоянно надо соответствовать. Встал в общий ряд — и соответствуешь. А стоит чем-то выделиться, сразу начинается: «Надо же, не такой». И каждый стремится снова подвести тебя под стереотип. Отсюда и аксиома: незаменимых нет.
— Вы считаете, они должны быть?
— Конечно. Но в свое время и на своем месте. Ведь у каждого человека есть свой звездный час. Добьется он успеха или нет — зависит, правда, не только от него, но и от тех людей, которые его окружают, поддерживают. И от того насколько он сумеет использовать шанс, который дает ему жизнь. Очень часто человек сам бывает к этому не готов.
— А как Вы расцениваете свои три олимпийские победы? Как шанс, который вы использовали, или же как результат работы?
— Моя спортивная жизнь изначально была удачной. Начиная с того, что тренеры пригласили меня именно в классическую борьбу — вид, где проявить себя было достаточно много шансов.
— Как Вы себе представляете, какому стереотипу Вы должны соответствовать? Каков ваш имидж — простите за это слово — в глазах окружающих вас людей?
— Я бы сказал, не только мой, но и любого известного спортсмена — безграничная материальная независимость. Человек без проблем. Как ни странно, только наиболее близкие мне люди понимают, что я такой же как все. Так же должен ходить за хлебом, готовить себе еду…
— Вы хорошо готовите?
— Я умею готовить ровно настолько, чтобы не обременять других тем, что меня надо кормить. Но, кстати, вы знаете, почему лучшие повара в мире — мужчины?
— Почему же?
— Потому что для женщин готовка — это ежедневная рутинная обязанность. А если готовить берется мужик — я не имею в виду обычную яичницу — то это в какой-то мере душевный порыв, творчество.
— До недавних пор, кстати, борьба для Вас тоже была — ежедневная рутинная работа.
— Тренировка — это бесконечный процесс самосовершенствования. Он не может надоесть.
— Получается, соревнования как таковые Вас привлекали меньше?
— Они лишь логически этот процесс завершают. И показывают, насколько лучше с ним справился ты, чем тот, кого ты превзошел.
— А если не превзошел?
— Значит, остался вторым.
— Или десятым?
— Это уже без разницы.
— Хочешь не хочешь, а возникает вопрос. Собираетесь ли Вы в связи с предстоящими Олимпийскими играми вернуться в большой спорт?
— Сегодня я депутат Госдумы и на следующих выборах намерен баллотироваться по партийному списку. В спорт я не вернусь — однозначно: карьеру спортивную завершил, а свадебным генералом быть не хочу. Но тренироваться, как вы уже поняли, не бросил — 3 раза в неделю бываю в зале. По средам играю в борцовский баскетбол, по выходным в футбол. Раз в неделю совершаю 10-километровую пробежку по сосновому бору.
— Скажите, было ли для Вас трагедией, когда в финале Олимпиады в Сиднее Вы 13 лет спустя (предыдущее поражение потерпел в 1987 году на первенстве страны) проиграли американцу Рулону Гарднеру?
— Конечно.
— Почему?
— Не знаю. Я никогда не выходил на ковер с мыслью «мое место — первое».
— У Вас никогда не вызывало внутреннего неудобства то, что на ковре вы вынуждены были постоянно проявлять жестокость? — Почему жестокость?
— Потому что то, как Вы расправлялись с соперниками на ковре, напоминало больше… схватку монстров каких-то…
— Ну, если так рассуждать, то можно прийти к тому, что спорт — это, вообще, проявление не самых лучших человеческих качеств. Эгоизма, например.
— Почему?
— Потому что в любом виде, когда человек выходит на старт, ему наплевать на то, что не он один хочет быть первым. Он рвется к победе, абсолютно пренебрегая интересами соперников. Этакое узаконенное, морально оправданное проявление эгоизма. Хотя на самом деле — это регламентированный правилами поединок, где побеждает сильнейший. Или наиболее удачливый. И жестокость здесь не при чем.
— Ну, знаете, это напоминает мне книгу олимпийского чемпиона Токио Валерия Попеченко «И вечно бой…», где, рассуждая об опасности бокса, он ставит его на одно из последних мест. Разве что, впереди шахмат. И нокаут, по его словам, ничто иное, как обыкновенный обморок.
— Зачем же такие крайности? Я от этого далек. Любой вид спорта после уровня кандидата в мастера становится вреден и опасен. Но когда два человека бьются в рамках правил, оба имеют одинаковые шансы на то, чтобы победить или быть побежденным. Просто, то, что происходит на ковре, всегда в высшей степени сконцентрировано. А так, вся наша жизнь — борьба.
— Ну, это общая фраза.
— Отнюдь. Что человеку надо? Поесть, поспать и чтобы была рядом женщина. Или мужчина. Примитивно. Но все хотят жить в хороших условиях и спать на удобном ложе.
— Я бы не сказал, что все.
— Все! Просто, один грызет землю, чтобы всего этого добиться, а другой сидит и ждет, когда на него все это откуда-нибудь свалится. И при этом любит поразмышлять о моральных качествах тех, кто чего-то добился, покопаться в грязном белье.
— Это, к сожалению, неизбежно. Уж если выбрался наверх, будь готов к тому, что вся твоя личная жизнь становится предметом пристального внимания и обсуждения.
— Но почему? За границей, если человек мчится на машине со скоростью 200 миль в час, никто это не обсуждает: все просто встанут в правый ряд. Хочет разбиться — в конце концов, это его личное дело. Не зря во многих странах считается дурным тоном говорить о своих проблемах. У нас же совершенно невозможно хоть как-то оградить свою личную жизнь от вмешательства со стороны. Но она потому и личная, что никого не касается.
— Именно поэтому Вы никогда не позволяете себе отвечать на вопросы личного характера? Знаю, даже далеко не все Ваши коллеги по сборной в свое время были в курсе того, что Вы женились, что у вас полтора года назад родился сын… — Я просто не хочу это делать предметом излишне широкого обсуждения. И категорически не приемлю, когда ко мне приходят посторонние люди и начинают требовать к себе внимания: мол, вот он — я, пришел… И бывает совершенно невозможно объяснить, что ему просто не на-зна-че-но. Приходится быть резким, грубым. А я не умею грубить людям, понимаете?
— Складывается ощущение, что несмотря на Вашу внешнюю защищенность от нашей повседневной жизни, Вы тем не менее должны ощущать какой-то внутренний дискомфорт от того, что приходится быть именно таким — хватким, жестким… Я не прав?
— Не мной придумано: побеждает сильнейший, а опоздавшим достаются кости. Я хочу жить так, как я хочу. Если за это надо бороться я буду бороться. И знаете, главное, что мне дала борьба, это отсутствие боязни работать. Вот — голова, вот — руки. И даже, если придется потерять все, что я имею в материальном плане, — это не самое страшное.
— А Вам никогда не было себя жалко?
— Бывало раньше. Но я считаю, что жаловаться, проявлять слабость и, тем более, обременять своими страданиями окружающих — это последнее дело. Самое страшное для меня — быть человеком, вызывающим жалость. Мы же, спортсмены, на жалость реагируем всегда гораздо болезненнее, чем кто-либо другой. Нам начинает казаться, что окружающие радуются нашей слабости. Ведь все мы — люди с воспаленным самолюбием.
— Это плохо? — Это отлично! ]§[
- 13 просмотров