Когда я слышу о курсе «на согласие и единство», о мирных инициативах руководства Республики Дагестан и лично президента Магомедсалама Магомедова, я вспоминаю историю, не так давно рассказанную мне родственниками одного молодого дагестанца.
Несмотря на то что после описываемых ниже событий эта семья покинула республику, имя молодого человека я называть не буду, помня о том, что у обладателей холодной головы и горячего сердца руки гораздо чаще длинные, нежели чистые… Так что пускай его зовут Х. Тихий, спокойный человек, никогда ни в чём предосудительном не замеченный – кроме того, что был приверженцем несуфийского ислама, соблюдающим предписания своей религии. Из обеспеченной семьи, прошу заметить, поскольку если бы не это обстоятельство, рассказ мой, скорее всего, был бы значительно короче.
Так вот, некоторое время назад Х. возвращался с работы домой. Сзади подбежали, скрутили, затолкали в машину. На глаза натянули шапку, обмотали скотчем. Долго везли в неизвестном направлении. Единственной реальностью последующих нескольких дней были боль и ужас… Били, задавали вопросы; били, показывали фотографии знакомых и незнакомых; били, спрашивали про них; били… Отвечал – били, не мог ответить – били… Русские и дагестанцы, в форме и в гражданском. И те и другие неоднократно повторяли примерно следующее: «Ср…ть мы хотели на вашего президента! По-мирному он хочет! Не будет здесь по-мирному! Спокойно вы здесь жить не будете!..»
Скорее всего, стал бы наш Х. ещё одним бесследно пропавшим без вести, но, как я уже упоминала, был он из состоятельной семьи. Спустя несколько дней после его исчезновения к родственникам обратились некие силовики и запросили 150 тысяч рублей за информацию: жив ли ещё Х. или уже нет. Ещё 500 тысяч было отдано за то, чтобы едва живого Х. вернули домой…
Это о том, кто в Дагестане уж точно не хозяин. А теперь о КТО.
Когда почти каждый день мы читаем, что там-то и там-то введён режим контртеррористической операции, чаще всего речь идёт о спецоперации по «уничтожению» – ох уж этот контртеррористический жаргон! Но если каждый день только уничтожать, то объекты уничтожения рано или поздно могут и закончиться. Поэтому активной фазой основного режима существование КТО не ограничивается. Как стали говорить в Дагестане после создания пресловутой Комиссии по адаптации к мирной жизни, в республике уже давно есть Комиссия по адаптации, которая, в отличие от пробуксовывающего новодела, работает эффективно и слаженно, адаптируя мирных мусульман к вооружённому сопротивлению властям и к плавному переходу в лес. Эту функцию успешно выполняет «профилактическая» фаза КТО, в рамках которой блокируют целые населённые пункты, проводят незаконные обыски и задержания, подкидывают оружие и пытают.
«Профилактика»
– Расскажи: как контртеррористическая активность силовиков проявляется в вашем селе и как это отражается на вашей повседневной жизни?
– Честно сказать, я сам не сталкивался с КТО…
– Контртеррористическая активность – это же не только КТО, но и то, что они называют «превентивными мерами». У вас не беспокоят людей?
– Пока нет такого преследования, как в других местах. Хотя обстановка у нас на самом деле напряжённая, словно на пороховой бочке сидим. Не сегодня-завтра ждём какой-нибудь провокации. Им не нравится, что здесь люди живут по исламу. У нас ведь все соблюдающие – и суфии, и несуфии, нет таких в селе, кто бы намаз ни делал. Борода – это обычное дело, 98 % женщин в хиджабе… Временами облавы устраивают и уходят ни с чем. В конце января приезжали, человек тысяча, наверное, из шести разных подразделений. Только БТРов штук 30 было как минимум и штук 20 «Уралов».
– (озадаченно) Гм… и часто вы так «не сталкиваетесьс КТО»?
– За полгода уже раза три приезжали. Но пока при этом грубо себя не вели, задержаний массовых не было, как недавно в том же Шамхале. Такого у нас не делают – село у нас сплочённое, и то, что мы не терпим лишнее, в районе знают.
– А между суфиями и салафитами нет конфликтов?
– Нет, в этом отношении у нас мирно. Суфии у нас нормальные, сотрудничать с продажными властями никогда не будут даже против «ваххабитов». Говорю же, мы по сравнению с другими отлично живём.
«По сравнению с другими» это действительно отлично. Потому что в упомянутом собеседником Шамхале подобное спецмероприятие носило куда более жёсткий характер. 18 марта посёлок был блокирован во время обязательной для мусульман пятничной молитвы, на которую часть верующих попасть так и не смогла: вместо этого около 100 человек были вывезены на военную базу в районе Красноармейска, где их допросили и сняли отпечатки пальцев. И задержания, и допросы проводились в крайне грубой форме, сопровождаясь оскорблениями и побоями.
23 и 24 марта военные полностью блокировали Губден, подвергнув унизительным процедурам, подобным шамхальским, несколько десятков человек.
В начале марта такие же рейды прошли в Унцукульском (в селениях Гимры, Балахани, Шамилькала) и Кизлярском районах. При этом в Кизлярский РОВД было доставлено порядка 50 человек, части из которых было подброшено оружие, о чём свидетельствуют многочисленные заявления родственников задержанных, направленные в правозащитные организации (с некоторыми из них можно ознакомиться на сайте ДРОО «Правозащита» по адресу http://pravozashita05.ru/).
Все эти в прямом смысле слова военные действия, в ходе которых сотни вооружённых людей, используя тяжёлую технику, блокируют целые сёла, официально не носят привычного названия КТО. Затейники из силовых ведомств предпочитают называть это длинно и кучеряво: «предупредительно-профилактическая работа, направленная на склонение молодёжи к отказу от участия в деятельности бандподполья и оказания пособнической помощи бандитам»…
Как правило, обыски и задержания в ходе этих «профилактических работ» проводятся по пресловутым «ваххабитским спискам». Человеку со стороны может показаться, что в таком случае большинство населения не страдает, а «неблагонадёжные» получают по заслугам. Жителям заблокированных сёл так не кажется: «Для этих мы все ваххабиты»,– под прицелом нескольких автоматов качает головой пожилой мужчина, тщетно пытавшийся пройти домой сквозь оцепление…
В середине апреля волна «профилактических работ» докатилась до Цунтинского района. Из селения Кидеро в течение нескольких дней силовики вывезли восемь мусульман-салафитов. Этому предшествовали обыски, в ходе которых мужчинам было подброшено оружие, что подтверждается показаниями свидетелей.
Одному из задержанных удалось выпрыгнуть из машины и сбежать. Как рассказали те, кто был задержан с ним вместе, сделал он это, не выдержав жестокого избиения, которое началось уже в машине. Остальных по нескольку дней содержали в ЦПЭ, причём их родные не были поставлены в известность о том, где они находятся. Адвокатов к ним не допускали. В течение всего времени незаконного лишения свободы задержанные подвергались моральному и физическому насилию. В результате такой «профилактики» четверо мужчин вернулись в село со следами избиений и пыток, с отбитыми внутренностями и возможной инвалидностью. Ещё трое под пытками оговорили себя и сейчас находятся в СИЗО г. Махачкалы.
Магомед Магомедов, отец одного из них, Аюбхана Магомедова, разрывается между адвокатами, правозащитниками и журналистами, пытаясь восстановить справедливость. «Ну вы подумайте, какой он пособник? 33 года ему, трое детей, хозяйство.
Работает на государственной работе – он уже 10 лет главный бухгалтер финансового отдела района, – входит в десятку лучших бухгалтеров республики. В восемь утра уходит на работу, в восемь вечера возвращается, на виду всё время… Существуют списки салафитов, по ним и забирают. Избивали их руками, ногами, током пытали. Какие люди туда идут работать? Неужели на хлеб не хватает, чтобы такую работу делать? Сколько слов говорят о справедливости, о единстве, о предотвращении терроризма… Да они сами как раз и дают повод уходить в лес. Сами вынуждают…»
Основной режим
О проведении очередной спецоперации в Дагестане слышно почти каждый день, дело это здесь уже привычное. Привычное настолько, что методы их проведения уже почти ни у кого не вызывают вопросов. Но несколько лет назад, когда спецоперации уже прочно вошли в жизнь республики, но ещё не стали её почти ежедневным атрибутом, часто спрашивали: зачем проводить штурмы, уничтожая всё и вся в зоне спецоперации, если гораздо проще, применив простое наблюдение за «предполагаемыми боевиками», внезапно задержать их на открытой местности, вне жилых помещений? Обыватели обсуждали, сколько получают силовики за час проведения спецоперации; силовики ссылались на «вооружённость и очень-опасность» представителей подполья.
Но стоит осознать, что разрушительные штурмы выполняют не функцию устрашения населения, а функцию его радикализации, как всё становится на свои места.
Ответы на вопрос: кому и зачем это нужно? – предоставляю искать всё тем же аналитикам, а я просто расскажу вам ещё две истории. Сразу оговорюсь, что поскольку в этих заметках я хочу показать, как КТО перемалывает жизни и судьбы мирных дагестанцев, то речь пойдёт о тех спецоперациях, жертвами которых прямо или косвенно стало мирное население, женщины и дети по преимуществу. А таких спецопераций множество и становится всё больше.
Снять квартиру в Махачкале для покрытой женщины весьма непросто. С этой проблемой мне пришлось столкнуться в начале прошлой осени. Тщетны были мои попытки одеваться светлее, а моя славянская физиономия и «русский акцент» окончательно отпугивали квартирных хозяев, хотя жупел «русского ваххабизма» ещё не был настолько раскручен, как сейчас. И тут мне позвонила знакомая и сказала, что у Сагидат освободилась комната. С Сагидат мы были знакомы, я созвонилась с ней и в тот же вечер перебралась в одну из комнат её дома в Старом Кяхулае, где и прожила всю осень.
Две недели назад мне позвонили и сказали, что там проходит спецоперация…
Из заявления Сагидат Юсуповой в ДРОО «Правозащита»: «17 апреля, в обеденное время, мой дом был окружён вооружёнными людьми в масках. В доме находились я со своими четырьмя детьми и квартиранты – две молодые семьи. Люди в масках грубо потребовали, чтобы все вышли из дому. Когда мы вышли во двор, на всех, включая мою двухлетнюю дочь, которую я держала на руках, было нацелено оружие: я увидела это по красным точкам от снайперских прицелов на лицах своих детей. Я попросила представиться и объяснить причину их действий, на что мне протянули лист бумаги, на котором были указаны не мой адрес и незнакомые мне фамилии. Я сказала: «Вы что не умеете читать?», ведь мой адрес крупно написан на моих воротах. В этот момент люди в масках, оттолкнув меня, ворвались во двор и, скрутив, вывели Казима Казбекова и Магомеда Ибрагимова, снимавших вместе со своими жёнами у меня жильё. Их потащили к белой закрытой «газели» без номеров, по дороге жестоко избивая. Я в ужасе стала кричать, что это незаконно, после чего человек, вручивший мне постановление на обыск, набросился на меня несмотря на то, что у меня на руках была дочь, и попытался силой отнять документ.
В этот момент мой 12-летний сын поспешил мне на помощь, крича: «Не бей мою маму! Не трогай её!» Человек в маске развернулся и ударил моего мальчика, отчего сын отлетел в сторону. Сотрудник стал, как одержимый, пинать его ногами. Затем подошёл другой человек, тоже в маске, и отозвал его. Я бросилась к сыну – он был без сознания…
На следующий день, 18 апреля, где-то в 14 часов, мы с сыном вышли из дома, чтобы сделать ему медицинскую экспертизу, зафиксировать синяки от побоев. Когда мы были в маршрутке, мне позвонила моя дочь и сказала, что пришла новая квартирантка. Эта девушка 10 апреля сняла у нас комнату. Она заплатила 3 тыс. и сказала, что мебель привезёт позже, после чего больше не приходила. Я сказала дочери помочь девушке выгрузить вещи, если она привезла их. Через десять минут мне позвонили и сказали, что наш дом снова окружили. Мы с сыном взяли такси и помчались домой. Не зная судьбу своих дочерей, я пробежала сквозь оцепление и зашла в дом – он был пуст. Кругом были люди в масках с оружием. Мне сказали, что детей вывели и чтобы я тоже вышла.
Подойдя к человеку, который представился главным, я спросила, что случилось. Мне сказали, что в доме скрывается боевик. (…) Они стали спрашивать про девушку, которая сняла одну из комнат, сказали, что она находится в доме. Я ответила, что не знаю её, ведь я на самом деле не знала даже её имени: при нашей первой встрече я не уточнила её данных, она показалась мне очень порядочной, спокойной девушкой, и не было никаких причин подозревать её в чём-либо. Я решила, что когда она привезёт свои вещи, тогда и познакомимся. Я попросила их дать ей возможность выйти. Они рассмеялись, сказав: «Ты же хозяйка дома, иди и приведи её!» Мне на голову надели шлем с камерой и отправили в дом, сказав напоследок: «Если выйдете с кем-нибудь ещё – будем стрелять». Я поднялась на второй этаж и спросила, есть ли кто в доме. Не сразу, но мне ответила та девушка. Она говорила со мной через закрытую дверь. Я сказала ей, что дом окружён, что надо выйти. Её голос показался мне напуганным, она сказала:«Они же всё равно убьют – так лучше тут, чем там!» Я попыталась уговорить её выйти, но она даже не открыла мне дверь.
Вернувшись на улицу, я объяснила человеку в маске, что девушка там, что она напугана. Я попросила ещё раз дать мне возможность туда пойти и чтобы со мной отправили специалиста-психолога. Мне отказали. По их переговорам я поняла, что они намерены открыть огонь. (…) Мои дети и квартирантки вышли из дома в домашних вещах и стояли совсем замёрзшие. я попросила отпустить нас, но меня не слушали. (…) Где-то через пару часов мне всё же разрешили увести детей.
Мы ушли к моей маме, которая всё это время тоже стояла с нами; она инвалид первой группы и живёт через одну улицу от моего дома. Ближе к вечеру мы услышали грохот и стрельбу. Позже соседи, которые находились там, сказали, что первыми огонь открыли силовики, что из нашего дома никто не стрелял. Дом почти сразу загорелся. Уже где-то в 20 часов стрельба прекратилась. (…) Но оцепление продолжалось до утра.
Лишь в 8 часов следующего дня меня запустили в дом. В доме были выбиты все стёкла, даже те, окна которых смотрели на улицу и никак не могли пострадать от огня или выстрелов. Вся посуда была перебита, вещи вывалены из шкафов и истоптаны. Из дома была вынесена вся бытовая техника. (…) Всю ночь дом был оцеплен и никто, кроме сотрудников, туда не мог пройти и тем более что-либо оттуда вынести! Когда мы пришли писать заявление о краже, участковый прямо пояснил, что это бесполезно и теперь уже ничего не вернёшь, что это обычная практика силовиков во время спецопераций».
В руинах дома нашли два обгоревших трупа – мужской и женский, – при этом для обитателей дома до сих пор остаётся загадкой, кем был этот мужчина и откуда он там взялся, поскольку ни квартирантки, ни дети, находившиеся в доме перед спецоперацией, не видели никого, кроме девушки…
31 марта при проведении спецоперации на ул. Энгельса мужчина был убит на глазах маленькой приёмной дочери, при этом в осаждённой квартире находился ещё и 4-месячный младенец. Дети чудом остались живы и были выведены из квартиры правозащитницей Гюльнарой Рустамовой. Когда она зашла в квартиру, младенец разрывался от плача, а шестилетняя Фатима находилась в таком состоянии, что Гюльнара до сих пор еле сдерживает слёзы, рассказывая об этом. (…) Девочка до сих пор находится в стрессовом состоянии, не может спокойно спать, постоянно плачет.
Алексей Тарасенко, так звали убитого, вместе со своей женой весь день перед этим ходил по различным госучреждениям, о чём свидетельствуют учётные записи и записи камер видеонаблюдения. Спецоперацию не могли проводить без предварительной слежки за Тарасенко, и, следовательно, прекрасно знали, что была куча возможностей взять его живым. (…)
P. S.: Сегодня только ленивый среди «кавказоведов» не делает оптимистических заявлений о том, что с приходом на пост президента М. Магомедова для дагестанцев забрезжила надежда на «мир, согласие и развитие»: мол, и политическая риторика изменилась, и были провозглашены новые подходы к решению накопившихся проблем… «Страшно далеки они от народа!» Но мы-то знаем, КТО здесь определяет политику и КТО принимает решения.
- 19 просмотров