Что скажет читателю тот факт, что Манашир Якубов – лауреат Государственной премии РД 2007 года и лауреат премии имени Гамзата Цадасы? Заслуженный деятель искусств Дагестана, кандидат искусствоведения, главный редактор издательства «DSCH» и председатель правления «Общества Дмитрия Шостаковича», который самым активным образом работает как директор Фонда Мстислава Ростроповича, созданного для помощи молодым музыкантам России? Что всё это значит?
Иной пытливый ум заинтересуется: а он дагестанец? Да, отвечу ему я, – ещё какой дагестанец! При всём своём мировом авторитете в музыковедении и сорока годами житья в Москве за плечами – истинный дагестанец.
Хотя, правильнее будет так: он и дагестанец тоже. Но к этому мы ещё вернёмся. А если б я, как полагается, сначала стала перечислять, чем Манашир Якубов занимался после окончания Махачкалинского музыкального училища, а потом Московской консерватории – мне не хватило бы трёх томов. Только краткий список его работ занимает девять страниц, густо усеянных мелким шрифтом. И чего там только нет! Уже изданных двадцать семь из будущих ста пятидесяти томов «Нового собрания сочинений» Дмитрия Шостаковича, книги о Готфриде Гасанове и Сергее Агабабове, Наби Дагирове и Мураде Кажлаеве, Ширвани Чалаеве, Сейфулле Керимове, Казбеке Шамасове… Работы по русской музыке 19–20 вв. и «Атлас музыкальных инструментов народов Дагестана», исследования по этномузыкологии и музыкальной археологии и неизданная книга о Танхо Израилове, сотни предисловий и интервью, докладов и статей, переведённых более чем на 20 языков, изданных в Англии и США, Италии и Японии, Франции и Финляндии, Швейцарии, Польше, Израиле и, конечно, в Дагестане, диалоги с Ростроповичем… Таак.
О чём говорят в интервью с настоящими музыковедами? О Шостаковиче? О нём я знаю ещё меньше, чем о музыке в целом! Чем вообще занимаются музыковеды? Слушают?
Мы привыкли к перечислениям должностей и почётных званий и не успеваем разобрать, кто и что за ними стоит. И чем больше работ, официальных наград и респекта, тем трудней разглядеть за ними живого человека. Но вот повезло: в случае с Якубовым живой человек из-под слоя регалий показался сразу. Оказалось, что немалый груз собственных заслуг не задавил в нём интереса к жизни и живому общению. И сразу стало понятно, что он простит мне, что я не знала, кто такой Борис Чайковский и что думала, это такая опечатка. Понимаете, думала Чайковский – это только Пётр Ильич… И сразу захотелось поговорить с Манаширом Абрамовичем обо всём, и стало ясно, что обо всем будет интересно. Так и получилось.
– В 1965 году, когда вышла моя первая книга в Москве (это была книга о Сергее Агабабове), я подарил её маме. Она прочитала, похвалила, а потом спросила меня: так чем ты всё-таки занимаешься? Я был этим очень расстроен, хотя даже Готфрид Гасанов говорил, основываясь на своём опыте: «Профессия – композитор, это по понятиям дагестанцев не профессия». Музыковед, наверное, тоже? Но расшифрую: я занимаюсь изучением истории и теории музыки, биографий и произведений композиторов, пропагандой их творчества. И ещё профессиональный музыковед должен располагать широким кругом знаний в самых разных науках и областях, не всегда смежных.
– Для чего, например?
– Например, если пишешь о музыкальных инструментах, нужно быть знакомым с материаловедением, изучать способы обработки дерева, кожи, кости, металла, иметь представления о физиологии человека и ещё, к примеру, отслеживать пути торговли. Вот история появления скрипки в России вся основана на газетных объявлениях типа: «В лавке такого-то продаётся такой-то инструмент, такого-то мастера, привезённый из такой-то страны». Или, есть ещё музыкальная археология. Однажды дагестанский археолог Багаутдин Салихов показал мне найденную им при раскопках дудочку из кости сайгака, изучив которую, я предположил, что верхняя граница матриархата в Дагестане несколько выше, чем считалось ранее, ибо дудочка эта принадлежала женщине, а женщина занималась пастушеством, ну и так далее.
– Это вы уже из музыковедения в историю и археологию свободно перемещаетесь?
– А почему бы и нет? Что должно меня останавливать, если мне это интересно!
– А 150 томов произведений Шостаковича тоже интересно?
– Безусловно! Это увлекательнейшая работа! Почему вас это удивляет? Двадцать семь изданных томов наследия Шостаковича – это миллионы и миллионы нотных знаков, которые надо просмотреть, отредактировать, скорректировать. А ведь некоторые его произведения «DSCH» издаёт впервые!
– Что пишут в предисловии к великому музыкальному произведению?
– Пишут о его музыкальных и исторических истоках и контексте. Исследуют, такт за тактом. Обнаруживают вплетённые в ткань произведения мотивы, которые меняют весь его вроде очевидный смысл! Так, в своей «Пятой симфонии», которая официально считалась отражением преобразования сознания советского человека, Шостакович, в скрытом, переработанном виде использовал «Хабанеру» и другие темы из оперы «Кармен». Только у Шостаковича «Хабанера» сначала звучит медленно и тихо. А потом в бравурную, ликующую тему финала он «спрятал» эту тему любви.
– Становится интересно, как в детективе.
– Именно так! И мыслительный процесс сходный. Исследовательский, порой интуитивный. Иногда, вслушиваясь в музыкальное произведение, просто чувствуешь: «Что-то тут есть!» и ходишь кругами, думаешь, прикидываешь, и потом вдруг совершенно точно понимаешь, что это такое, и всё становится на свои места. Разве это не повод для восторга? Кроме того, анализ музыки зачастую связан с внемузыкальными ассоциациями.
– Простите, но разве музыка пишется не для того, чтобы её просто слушать? Зачем узнавать, «что хотел сказать композитор», когда он уже всё сказал своей музыкой?
– Для чего пишется музыка – слишком серьёзный вопрос. А вот слушать её можно и бессознательно: воспринимать, переживать, подчиняться эмоциям, которые она дарит. Да, есть и такой способ. Однако, знакомство со всеми теми контекстами – музыкальным, историческим, биографическим и др., о которых я говорил выше, несомненно, обогащает процесс восприятия музыки, делает его более осмысленным и интересным. Могу привести много примеров совершенно захватывающих музыкальных «детективов», фактов и историй, которые превращают прослушивание музыкального произведения в процесс иного, более высокого, чем бессознательный, уровня.
– Вы с одинаковым интересом и одинаковым успехом изучаете симфонии Шостаковича и дагестанские народные инструменты (к сведению читателя: как отметил Мстислав Ростропович, «когда Манашир Якубов начинал изучение дагестанских инструментов, их было известно менее двадцати, а у него в книге их более шестидесяти»). Как происходила эта работа?
– С 1976 по 1985 год я ездил в горы, искал инструменты, искал мастеров, разговаривал с ними с помощью переводчиков, фотографировал. Мне важно было записать местные названия всех деталей музыкальных инструментов, народные названия приёмов и способов игры на них. Ведь если инструмент попал в эту местность откуда-то извне, то мастер обычно уже не меняет ни его форму, ни размер, он просто копирует готовую модель. И название тоже – одно на всех. А вот у инструментов местного производства множество разновидностей, мастера экспериментируют, варьируют, меняют размеры, детали, и в этом случае они нередко имеют свои особенные названия. Многие инструменты и обозначения уже утрачены, забыты, изменены. А те мастера, с которыми я говорил, не всегда хотели раскрывать свои секреты, приходилось искать подходы. Потому работа была кропотливой, долгой.
– Опять детектив…
– Можно и так сказать. Ведь в результате исследований выяснилось, что инструменты, найденные в далёких дагестанских сёлах, не имеют аналогов у других народов России и бывшего Союза, зато подобия их есть у народов Африки, древнего Израиля, Польши и даже Египта времён фараонов.
– Есть ли объяснения тому, как вам удалось сохранить не только преданность родине, но и этот горский, дагестанский дух?
– Что тут скажешь? Я бы поставил вопрос наоборот: как можно не сохранить любовь к своим корням? Я очень люблю свою родину, изучал и изучаю её историю и культуру… Но слишком часто последнее время приходится сталкиваться с ограниченностью в понимании того, что такое национальная принадлежность. В нашей дагестанской среде порой прослеживается такая тенденция: если человек изучает, скажем, дагестанскую поэзию, это – дагестанский учёный. Если изучает какое-нибудь созвездие солнечной системы – его принадлежность к сообществу дагестанских учёных начинает вызывать сомнения. Если же кто-то взялся исследовать, к примеру, монгольскую письменность, то к дагестанским учёным такого исследователя уже ни за что не причислят. А ведь русская наука не отказывается, к примеру, называть русским учёным Менделеева, хотя не может существовать какая-то особая «русская химия», и Лобачевского. Хотя нет, ведь, особой «русской математики».
Скажу, что в широком смысле я – прежде всего человек, на индивидуальном уровне – Манашир Якубов, сын своих родителей, внук своих дедов, по культуре – и дагестанец, и россиянин, и человек мира. Я уверен, что говорить: «прежде всего я (допустим) – тунгус» – значит ограничивать себя. Нужно сохранять свои корни, но и лелеять свою открытость миру! Нужно шире смотреть на вещи и не загонять себя в рамки национального гетто, в котором когда-то в прошлом нас держали насильственно. Искать общее, не менее важно, чем акцентировать различия с кем бы то ни было. А как дагестанский патриот я озабочен проблемой сохранения уникального культурного наследия моей родины.
– Есть ли представители нашей республики среди стипендиатов Фонда помощи молодым музыкантам России Мстислава Ростроповича?
– Да.Был у нас несколько лет скрипач Абдула Саидов. Талантливая скрипачка Эмма Аликова находится в нашем фонде с восьмилетнего возраста, сейчас ей 16, и у неё уже несколько премий на российских и международных конкурсах. Она выступала в разных странах, особенно большой успех она имела в прошлом году в Париже, в знаменитом театре на Елисейских полях («шанз элизе»). Мы опекаем также десятилетнюю пианистку Пари Хайбуллаеву и её сестру Хадижат. Пари в этом году стала одним из пятидесяти лауреатов Национальной детской премии, отобранных из сотен детей по всей России.
Номер газеты
- 10 просмотров