Любовь Григорьянц (Погосова), преподаватель (1910–1960-е годы)
Фото деда теперь на стене в моём доме, в России. Раньше портрет в старинной раме висел у моих тётушек в Баку. В конце 90-х, спешно покидая Баку, тётя Тамара забрала его с собой. Раму пришлось оставить, слишком тяжёлая, не по силам оказалась восьмидесятилетней Тамаре. А когда ей было восемь и они бежали из Дербента, её мама, моя бабушка Гаяне, именно ей доверила нести портрет. И Томочка сумела его удержать слабыми детскими ручками.
Но в раннем детстве я ничего об этом не знала, просто привыкла, что портрет всегда на стене в столовой, и знала, что серьёзный мужчина на нём приходится мне дедушкой. А когда мне было лет 9–10, случилась одна история. Я бежала к своим тётушкам, они жили на Гоголя, 6, а впереди по лестнице поднимался старик. Было очень жарко, старик шагал тяжело, опирался на страшную массивную трость. Спрашивает меня: «Где тут живут Погосовы?». Я обрадовалась, говорю: «Это мои тёти. Идёмте, покажу».
Увидев старика, старшая тётя Рита побледнела и мигом выставила меня в коридор. Я там походила, поколупала стенку, а потом заглянула в замочную скважину и испугалась – старик стоял на коленях перед тётушками и плакал. Тут дверь распахнулась, чуть не ударив меня по лбу, тётя Рита втащила меня в комнату за шкирку, как котёнка, и прокричала: «Смотри, это его внучка! Вы и её тоже обездолили!». Старик что-то ещё говорил, что стар, болен, что уже умирает и просит простить. А тётя Рита отрезала: «Проси у Бога». Я никогда её такой не видела. Никогда.
Тётя Рита была у нас за старшую, и все её слушались. На Новый год она покупала шоколад круглый и, обернув блестящей бумагой, клала эти шоколадные бомбочки в подарочный мешочек для меня и моей сестры. Говорила, что такие были у них в детстве. Рассказывали, что в юности она была красавицей с буйной россыпью чёрных кудрей, увлекалась верховой ездой и так ловко скакала верхом на своей любимице Конфетке, что слуги даже прозвали её Джигит Рита. Я помню её уже поседевшей, помню её голос, смех, сигарету в сильных пальцах. Она закурила уже в Баку, после того как рассталась с женихом. Тот звал её с собой в Иран, а она отказалась оставлять сестёр и брата. Тётя Рита работала на скорой помощи, и я единственный раз видела её плачущей. Я тогда разбила голову, и папа привёз меня к ней. Мы вошли в кабинет, а она, в белом халате и шапочке, увидев нас, медленно привстала и заплакала. Но я сбиваюсь всё время. В тот день я расспрашивать родных о старике не рискнула. Старик с тростью ушёл, и всё вроде бы забылось
А в 1967 году я, уже 17-летняя, работала в Бакинском центральном архиве, и меня послали разбирать документы, сброшенные на территории овощебазы. Документы мне сдавала интересная немолодая дама, Фаина Георгиевна Тененгольц. Как-то я села за рояль и стала музицировать. Вдруг она спросила, как моя фамилия. Оказалось, Тененгольцы тоже из Дербента, и в её семье первая молитва перед трапезой была за моего деда Макара Погосова, того самого, чей портрет я помню с детства. Через пару дней я привела к ней тётю Тамару, они плакали, обнявшись. Из обрывков их разговора и сложилась картинка. Ужас маленькой девочки, ничего ещё не понимающей, красавица мама, зачем-то вымазанная сажей, перепуганная бабушка, тёмный подвал, где они несколько дней прятались от какой-то страшной опасности, голод и жажда, опять бабушка, которая выводит кроху на улицу и повторяет: «Беги к Макару!», и долгий путь пятилетней Фаины к дому моего деда, к спасению.
По скудным рассказам тётушек я знала, что дед мой, Макар Погосов, был состоятельным дербентским купцом, причём просвещённым и, как бы сейчас сказали, с либеральными взглядами. Он выписывал современное оборудование из Франции, а в доме была прекрасная библиотека. Моя бабушка Гаянэ неплохо музицировала и детей учила музыке и французскому. Я, советская школьница, как-то пришла после школы с рассказом, какие безжалостные звери и эксплуататоры были эти самые буржуи, а тётя Сира тихо сказала, что папа никогда не садился обедать, не заглянув в людскую и не проверив, чем кормят сегодня слуг. А в рабочих помещениях было так чисто, что и им, хозяйским детям, позволяли там играть. В 2014 году я в Интернете нашла информацию, что 12 октября 1905 года по настоянию моего деда и ещё трёх членов городской Думы Дербента – Хуцесова, Газарова и Векилова – церковная приходская армянская школа и русско-еврейское училище не были лишены субсидий.
Девять детей было у Макара и Гаянэ: Айкуш, Павел, Сира, Рита, Аида, Рая, Тамара, Герасим, или Гога (мой отец) и Элеонора, или Норочка. У Сиры были способности к рисованию, накануне революции в Дербенте гостил брат деда, Герам, он был художником, жил в Марселе, так он просил отдать ему девочку на воспитание. Дед не согласился.
А в последних числах декабря 1917 года погиб старший сын Павел. Он был офицером, из-за своих убеждений был убит. Когда эта весть дошла до семьи, Рита впрягла в бричку своего любимого скакуна Конфетку и помчала в казармы. Риту никто не смог удержать. Офицеры в казарме ей подчинились, кто-то скомандовал: «Пропустить. Это сестра!», все сняли фуражки, опустили головы, и в полной тишине она прошла внутрь, забрала тело брата и увезла.
Самой младшей из детей была Элеонора, 21 марта 1918 года ей исполнилось два годика. На день рождения приехала бабушка, она хоть и приходилась Гаянэ мачехой, но любили её не меньше, чем своих родных дочерей. Старшие дети называли её Бабушка Праздник. Она обычно приезжала с массой подарков, при ней было шумно, весело и дозволялось шалить.
На следующий день, 22 марта, мой дед был убит. Шел домой, пряники нёс детям и получил выстрел в спину. Как я поняла, отец страшного старика из моего детства был каким-то образом причастен к гибели деда. И умирая, просил сына найти в Баку детей Макара и вымолить прощение.
Дед стал первой жертвой банды какого-то Однорукого Джаффара, такую информацию я нашла в Интернете. Вот фрагмент из письма, написанного в 1979 году выходцем из Дербента, известным коллекционером Хачатуровым М. М. его коллеге Ханукаеву С. Н. «…Вначале на пороге своего дома был убит житель Макар Погосов. Был убит также житель Дербента Рувинов. Всё это происходило 22 марта. К вечеру был окружён дом Мелик-Шахназаровых на Барятинской улице (это немного ниже Реального училища). Хозяин дома Осеп и его сын Миша стали отстреливаться, и Миша погиб (вся остальная семья их находилась в это время в Кисловодске)».
На следующий день после убийства Макара во двор ворвались бандиты. Слуги переодели Нору, дали в руки потрёпанную игрушку и выдали за собственного ребёнка, а других девочек и Гаянэ спрятали на чердаке, где они и просидели несколько дней. Из поясов и разорванных юбок соорудили подобие верёвки, по ночам спускали её вниз, и прислуга передавала наверх хлеб и воду. Там ещё стоял мешок с изюмом и орехами. Это и ели. Может быть, потому у тётушек дома всегда были изюм и орехи.
Рита не успела спрятаться вместе с мамой и сёстрами – она искала четырёхлетнего Гогу, а когда нашла, оказалось, что лестницу, ведущую на чердак, уже убрали. И Рита с Гогой схоронились в конце двора, в дворовом туалете. Такая, знаете, деревянная будка на две кабинки, в одной не было крючка внутри, в другой был. Вот там и стоял мой папа в матроске, и тётя Рита закрывала ему рот рукой, показывая жестом, чтоб молчал. В щель она видела, как по двору снуют бандиты, как тащат их вещи и как какой-то мужик протягивает маленькой Норе конфетку и спрашивает: «А где хозяйские дети?». Время от времени кто-то дёргал дверь, но потом решал, что занято, и заходил в соседнюю кабинку.
Самая старшая сестра, Айкуш, попыталась увести бандитов подальше от того места, где спрятались родные. Она по крыше побежала в другой конец, не прячась, чтоб заметили. А когда стали настигать, бросилась с крыши вниз.
Не могу даже представить, что пережила моя бабушка, лишившись сразу и мужа, и старшей дочери. Она их даже похоронить не могла, слуги хоронили. И они же помогли ей выехать с детьми в Баку к двоюродной сестре Макара. Осенью она вернулась в Дербент. Говорили, хотела найти могилу мужа и дочери, но в Дербент уже вошли турки, и она бесследно пропала в городе, где была счастливой невестой, женой, матерью, где погибли её первенцы, сын и дочь, и её супруг.
Так что дети остались круглыми сиротами. Всё, что было ценного, продали, чтобы прокормиться. Старшая Сира оставила себе только резной флакончик с духами и гребешок из слоновой кости, с которыми она выскочила из дома. Сейчас они у меня. Они и портрет деда – вот моё горькое наследство.
Рубрику ведёт Светлана Анохина
____________________________________
Редакция просит всех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились старые фотографии, связаться с нами по телефонам: 670678 и 89882915982.
- 16 просмотров