(Название любезно подарено журналистом Тагират Гасановой, которая, оказывается, тоже про это думает) Какой всё-таки конфуз с этим банкиром международным получился! Вы видели? Да не может быть! Все каналы показали, как он перед входом в мечеть разулся, туфли (дорогущие, наверное!) снял, а там под ними – носки с дырками! Вот, наверное, народ потешался! А я – нет. У меня была трудная юность.
Фантомные боли
Власть можно не любить по разным причинам. Меня от Советской просто трясло. Но если бы спросили «почему?», то признаться, постеснялась бы. Уж очень несерьёзно звучали претензии. Малышовые какие-то. Первая – что книжки не могла читать, какие хотела. Вообще о существовании многих узнавала из разгромных критических статей в газетах. Вторая причина так же неубедительна. Даже в пределах огромной страны с её Средними Азиями, Прибалтиками и Сибирями было тесно. Так же тесно, как если б она была размером с комнату. Ведь дело тут не в пространстве, а в самом факте запрета на выход, на выезд, на шаг за порог.
Но это всё умственные заморочки. О них, в принципе, говорить можно было. Тем более они такие, общечеловеческие, что ли. А была ещё одна специальная. Женская. Стыдная. И если с первыми двумя как-то обошлось, рассосалось, когда стало можно и выезжать и читать всё, что левая нога пожелает, то с последней... Неладно, короче говоря, с ней, до сих пор неладно. Воспоминания жгут и зудят, и ноют к перемене погоды, как неправильно сросшаяся кость. Возможно, потому, что тут унижение происходило на самом интимном уровне и было ежедневным на протяжении многих-многих лет.
Сейчас повсюду развелось немереное количество бутиков и дорогущих магазинов. Но я в них не хожу. Они слишком яркие, открытые и потому будто ненастоящие. Для человека совкового воспитания ясно как дважды два – настоящая ВЕЩЬ всегда спрятана под прилавком, носится под полой, передаётся из рук в руки в тёмном подъезде. Пещере Алладина по статусу полагается быть тёмной и зловещей, тогда жемчуга и самоцветы играют по-настоящему. И в дни моей юности было в Махачкале место, которое отвечало всем этим требованиям, – общественный сортир на втором рынке. Серые цементные стены, серый цементный пол. Сиротская жёлтая лампочка под потолком. Острое освежающее амбре – смесь мочи и хлорки. Справляющие нужду сконфуженные дамы, открытые всем взорам. А вдоль стен – жрицы этого зловонного мира, заветные спекулянтские тётки. Они все были сплошная палеолитическая Венера. Не сами по себе, а потому что под подолами, и в рукавах, и за пазухой прятали от возможных милицейских набегов неисчислимые свои сокровища.
И у них было ВСЁ! «А вот тушь махровая, девочки, кому надо? – жарким интимным шёпотом обращались тётки ко всем входящим. – Трусики-недельки? Молоко птичье? Аленький цветочек? Колготки «негритянская кожа»?» – «Да, да, конечно, их! Две пары!» А о чём ещё может мечтать девушка, намучившаяся с капроновыми чулками, которые всегда сползают и сползают, как ни перетягивай ногу самодельной резинкой? Колготки были прямо счастьем и, как всякое счастье, доставались дорого и были крайне недолговечными. И страна, занятая выпуском ракет, плавкой стали и освоением целины, обеспечить ими всех, разумеется, не могла. Или не хотела? Обидеть девушку может каждый
Меня в своё время просто убил один анекдот: «Что такое богатая женщина по-русски? Это та, которая надевает под брюки целые колготки». Так верно, так страшно, так унизительно. И не только для меня. Одна журналистская тётенька (не помню имени, может, даже Татьяна Тэсс) писала в своей книжке, как ездила в Америку, страну для советского человека абсолютно недоступную, и как мужественно держалась там. В супермаркетах от мильёна сортов колбасы в обморок не падала, сурово смотрела на горящие разноцветными огнями вывески и дорогущие автомобили, даже фирмовые джинсы в свободной продаже её не сломили. Но зайдя в университетском городке в так называемую дамскую комнату, она разрыдалась совершенно. И всполошенные американки никак не могли понять, в чём же тут дело. Бегали вокруг, утешали, воды подносили. А она всё плакала-плакала и смотрела на стоящий в углу серый ящичек с кнопкой. Нажмёшь на неё, и в лоток вываливается коробочка. С колготками. Бесплатно. Для любой соплюшки-студентки.
Бедная, милая моя. Она из-за этого признания стала мне как сестрёнка. Можете смеяться над нами обеими сколько угодно. Что вы понимаете, если не засовывали на ночь единственные колготки в морозильник, чтобы как-то продлить их недолгую жизнь, и не думали, что сейчас то же самое делают все женщины по всей стране, даже Галина Брежнева с Валентиной Терешковой! Если ваша собственная жизнь не обрывалась каждый раз, когда рассеянный взгляд обнаруживал вдруг тоненькую неумолимую «стрелку», бегущую вверх по ноге, – что вы можете понимать! Объяснять бесполезно. Не достучишься. Можно только рассказывать. Ну, например, как моя мама переживала перед телевизором, когда фигуристка падала на лёд и поднималась, сияя дырами на коленях. Или об американском кино, о гангстерских фильмах.
В одном таком была сцена, где грабители, готовясь к налёту на банк, надевали на головы чёрные колготки, небрежно отрезая нужный кусок, и мы, девчонки, не могли этого пережить. Фильм кончался, грабителей ловили и сажали куда положено или не сажали и они уходили неопасно раненные, весёлые и с добычей. Машина, непременно кабриолет, мчала их куда-то по направлению к солнцу, роскошные кудри главной героини, непременно блондинки, трепал встречный ветер, но нас всё это уже не касалось. Мы думали лишь об одном – неужели целые резали, неношеные, без единой зацепки? Буржуи недорезанные, капиталисты хреновы! Пятилетки на вас нет!
Возмущение наше было искренним. Советская женщина образца 60-х, даже собираясь грабить банк, пустила бы в расход только старые колготки, уверяю вас! Причём, отрезав одну колготкину ногу, вторую, ту, что со штанишками, непременно припрятала бы на чёрный день! Для такой штуки даже имени в русском языке не было, ведь не скажешь же «колготина», но носили и безымянную. Спросите же меня – «как?» Ну спросите, что вам, жалко, что ли? И я расскажу, что когда набиралось две таких ноги от разных пар, и если они были одинакового оттенка, то их можно было надеть внахлёст и ходить ещё какое-то время, делая вид, что всё у тебя в порядке. Но только делая вид, а внутри себя зная, что в любую секунду обман раскроется, и вывалится, нагло щерясь, скелет из шкафа, прозвучат слова «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться», отстегнётся и загремит по ступенькам гладкая, нарядная протезная нога.
Сейчас мужчины стали очень просвещёнными в области женской физиологии. Один мой муж, если я начинала наезжать на него по каким-то хозяйственным делам, говорил: «Это у тебя, наверное, критические дни на подходе». Что в переводе на общечеловеческий язык значило: мои претензии он всерьёз воспринимать отказывается, поскольку я сейчас совершенно неадекватна. Так вот, во времена моей юности у девушек и молодых женщин эти самые «критические дни» растягивались с октября до мая. Они были совсем неадекватны, особенно когда влюблялись, потому что это несовместимые вещи – любовь и такие вот колготки. Одна мысль, что ОН узнает, заставляла съёживаться от стыда и не хотеть уже ничего. Ни его, ни себя, ни записочек на парах, ни походов в кино, ни долгих стояний в подъезде.
Подружка моей старшей сестры Ирки так измучилась от всего этого, что решила вопрос радикальным способом. Как только её парень, прервав очень интересный обоим поцелуй, по какой-то надобности вышел из комнаты – она в секунду разделась и запрыгнула под одеяло, скомкав и спрятав свой «позор» в карман юбки. Она шёпотом рассказывала это сестре, а я, ещё совсем мелкая, но уже любопытная как сорока, подслушивала и всё-всё про неё понимала. Как понимала и про другую, которая никуда не запрыгивала, а наоборот, наорала на робкого ухажёра и прогнала его насовсем. Но как-то так сильно прогнала, что не только его, а вообще всё женское в себе. И осталась, представьте, старой девой. Хрестоматийной. С двумя кошками, массой комнатных цветов и любовными романами на тумбочке возле кровати. С конфетами в вазочке, от которых воротят нос её смешливые легкомысленные племянницы.
Интересно, она им рассказывает эту свою историю, где есть и рука на плече, и чужое тёплое дыхание, и какие-то неумелые нежные слова, и отвратительный, грубый, как шрам, шов на ладонь выше колена? Думаю, что нет. Думаю, они и не поймут, как не понимают, отчего, когда повсюду так много разных мочалочек и губок, и прочей бытовой дребедени, она ничем этим не пользуется, а до сих пор моет свой одинокий столовый прибор куском старых колготок. ]§[
- 13 просмотров