Валиюлла Амиров, рабочий завода (1936–1969 годы)
Я родился в 1936 году в небольшой комнатке, которую родители снимали у одних азербайджанцев на Четвёртом магале, возле шиитской мечети. Я был восьмым ребёнком в семье, но остальные дети у родителей умирали, как только им исполнялся год, реже до полутора лет доживали. Остался один брат – Ахмедхан, он был старше меня на десять лет. После меня ещё пятеро родились, но они тоже умерли.
Меня назвали Абдулкадыром. Я родился слабым, без конца болел. Родители не знали, что со мной делать, а дедушка даже шутил: «Нельзя его живым похоронить?». Мама с отцом уже надежду потеряли, и тут наша квартирная хозяйка Фатма-ханум забрала меня к себе и пообещала вылечить. Она считала: то, что происходило с детьми, связано с каким-то родовым проклятием. Мы все жили в одном дворе, одной семьёй, я даже не догадывался, что это были две разные семьи. Знал только, что у меня три брата появились – Надыр, Сабир и Салик. И имя мне дали другое – Валиюлла. Мы называли Фатму-ханум «биби», то есть тётя, потому что в доме ещё бабушка была, её называли «мама».
Все тут друг друга и друг о друге всё знали. Весь магал одной большой семьёй жил. Говорили все только на азербайджанском языке. Кто бы ни приезжал, ни селился: русские, лезгины, армяне, табасаранцы – все азербайджанский знали и только на нём говорили. Я даже свой родной язык только после свадьбы выучил – жена научила. Свадьбы или похороны в магале общими были. Каждый находил себе дело. Женщины готовкой занимались, мужчины решали организационные моменты, а молодёжь хлопоты всякие на себя брала: скамейки, столы расставить, еду подать, навес устроить. Невесты, помню, полностью покрывалами разноцветными покрытые были. Даже после свадьбы азербайджанки в нашем районе в парандже ходили, если вообще выходили из дома. Только глаза видны были. Они даже за водой не ходили. Ставили кувшин за дверью, и любой проходивший мимо мужчина должен был набрать туда воду. Родник был прямо возле мечети. К нему тоже не всякого подпускали, а только своих, магальских, если чужие, то мусульмане должны были быть.
Кроме нас, из тех, кто не был азербайджанцем, на магале я помню соседа-лакца, из селения Кунды, кажется, – там его семья жила. Он был лудильщиком, и к нему за кастрюлями, котлами, чайниками и их ремонтом со всего Старого города ходили. Известный такой был мастер, шутить любил и постоянно работал.
К родителям я вернулся, когда в школу пошёл. Это была азербайджанская школа, № 6, имени Кирова, семилетка. Она ближе всех к нам была – на площади Свободы. Это был самый разгар войны, 1943 год, поэтому у нас там военный госпиталь был какое-то время. Как приходил со школы, меня мама за хлебом отправляла. Его для жителей Старого города на Втором магале, возле Армянской церкви, давали. По 10–15 часов приходилось ждать в очереди. Иногда менялись: то брат встанет на какое-то время, то мама. Ещё мы с ребятами за дровами ходили за вторую крепость, которая выше Нарын-Калы, в горах. У нас в доме печь прямо в стене была, в ней мама и еду готовила, и хлеб пекла, если муку достанем.
У нас в семье все, кроме меня, работали. Мама носки и жакеты вязала для фронта и на продажу, а брат часовщиком работал с дядей нашим в здании возле площади. Там же рядом артель имени Чкалова была, где отец руководил цехом, в котором петлицы и погоны шили.
С отцом интересная история приключилась. Он в 1930 годы был заседателем Дербентского городского суда и ювелиркой занимался, подрабатывал, как и все кубачинцы. Когда пошла вторая волна раскулачивания, то его раскулачить решили – посчитали, что богатый, раз вещи из серебра и золота делает. Первым делом уволили с работы, конфисковали всё, что было при нём и дома, и ещё запретили работать. Тогда он решил в Москву к Сталину ехать. Думал: пусть или убьют, или дадут работать – терять нечего. Поехал, стоял несколько дней с утра до вечера, но никак к нему пробиться не мог. Толпы, говорил, желающих стояли. Потом кто-то из работников спросил, чего он ждёт там каждый день. Отец ответил, что со Сталиным встретиться хочет. Вот Сталину, который гулял в это время, доложили, что сильно видеть его хотят. Он попросил привести моего отца. «Чего ты хочешь?» – спросил. А отец показал ему руки свои и сказал: «У меня всё забрали! Вот это всё, что у меня осталось, пусть их отрежут, если я не могу работать!». Тогда Сталин сказал, чтобы он спокойно ехал домой и оттуда написал письмо на его имя. Отец так и сделал. Пришёл ответ, что есть Горпищекомбинат и есть директор, а отца моего – Шамхала Ахмедхановича Амирова, приказано назначить заместителем. Горпищекомбинат во время войны пряники для фронта делал. Только дома мы их никогда не видели – всё на фронт бойцам уходило. Здание комбината на Ленина, рядом с Центральным рынком, находилось, чуть ниже восьмой школы. Потом отца в эту промысловую артель имени Чкалова начальником цеха назначили. Кроме петлиц и погон, там ещё сувениры разные из меди выпускали.
После войны сытнее в городе не стало, но у нас, мальчишек, появилось немного свободного времени. Учителем физкультуры у нас Залым Биглярович был, добрый-предобрый, детей очень любил, и мы его любили; он собирал нас в команды и водил за кладбище играть в футбол. Очень весело бывало. По школе ещё завуча помню: фронтовичка была, русская, а вот имени не помню уже. Она очень много для школы сделала: организовала кружки всякие, преподавала то ли историю, то ли литературу. Интересно рассказывала.
В 1946 году мой единственный брат погиб – утонул в море. Вошёл в воду и больше не вышел. Ему и двадцати лет тогда не было. Он в тот летний день побрился, оделся в чистое и пошёл на работу, а оттуда собирался к друзьям, они его на пляже ждали. Наш сельчанин Гаджигасан встретил брата на площади, когда по делам шёл. А когда домой возвращался, на той же площади «скорую» увидел, она тело Ахмедхана везла. А мама его в этот день дома ждала, каждую минуту выглядывала – идёт не идёт, а его нету и нету. Потом смотрим – «скорая помощь». Вот и всё.
В 1949 году не стало отца, и мы с мамой одни остались. Я в артель устроился, но школу не бросил. В 1952 году перешёл в мужскую школу № 8 на Ленина. Учителя там очень сильные были, в основном приезжие и даже фронтовики. Мы были первыми, кто окончил десять классов. Я помню, к нам из Москвы приехали двадцать или тридцать человек на шоферов нас обучать. Кого обучили, тех потом на целину отправили.
После школы хотелось высшее образование получить, но надо было работать. В 1955 году я в армию пошёл, а после на военный завод устроился – трансформаторы для танков выпускали. Завод потом в «Радиоэлемент» преобразовался. Директором назначили бывшего директора Дербентского горторга Семена Азарьевича Ильдатова. Строгий, но доброй души человек был. Каждого из нас, простых рабочих, знал. Со всеми здоровался, о семье спрашивал. Я в две смены работал. Но кроме работы, у нас на заводе ещё самодеятельность была. Пели, танцевали, группы свои были, ансамбли. Состязания между предприятиями в Центральном парке проходили, на Летней площадке, и наш завод часто первые места брал. На работе тоже мы себя хорошо показывали – перевыполняли план. Только когда поняли, что это невыгодно, потому что план с каждым разом увеличивали, перестали усердствовать. Я на заводе 40 лет проработал. Наверное, я единственный кубачинец, не имевший отношения к ювелирному делу.
В начале 1960 годов мою маму парализовало. Мне надо было срочно жениться, чтобы было кому за мамой смотреть, пока я работал. Я женился на родственнице, но прожили вместе мы недолго. Ей не по силам была забота о моей больной матери, и она ушла, забрав с собой нашу дочь. В 1969 году я снова женился, Хадидже тогда было всего 16 лет. Скоро полвека будет, как вместе живём, у нас три сына и дочка. За это время ни разу не поругались. От неё из недовольств я слышал только: «Валиюлла, оденься теплее! Валиюлла, поешь! Валиюлла, не забудь шапку!».
Рубрику ведёт Светлана Анохина
Редакция просит всех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились старые фотографии, связаться с нами по телефонам: 67-06-78 и 8-988-291-59-82.
- 10 просмотров