Ирина Ильина, биолог, 70-е
Две 12-летние девочки прыгали через канаву. Дом был новый, двор страшный, перекопанный, играть негде, вот и прыгали. Сначала каждая сама по себе, потом запрыгали синхронно. Так и познакомились. Когда Джама приезжает из своей Москвы, мы обязательно вспоминаем эту историю.
У Джамы дома пахло непривычно и странно – сушёным мясом. И жили в этой семье по-другому. Девочки – Джама и её младшие сестры: большеглазая Ася и худышка Заира – готовили на всю семью и ткали настоящие ковры на настоящем ткацком станке. А папа – дядя Джамбулат – носил усы как у Будённого. Он работал в тюрьме, на Горке, и устраивал домашние турниры по нардам. Хвастал: «Со мной играть – из Астрахани вызывать нужно!» – и нам представлялся поезд, а в нём на верхней полке едет-едет-едет великий мастер по нардам, специально командированный из Астрахани для того, чтобы дяде Джамбулату было кого обыграть. С Джаминой мамой, тётей Казбеги или Катей, как её все звали, было сложнее. Она была человек настроения и скора на расправу. Спустя 8 лет она устроит во дворе костёр. В нём, корчась, как еретики, сгорят Джамин сарафан со слишком узкими неприличными бретельками, две её юбки и мои джинсы, заветные Вранглера, которые Джама выклянчила у меня на пару дней. Тётя Катя будет стоять у костра в халате с ромашками неумолимая, как Савонарола, и никто из соседей не посмеет к ней подойти.
Дом наш стоял поначалу как сирота. С одной стороны – мрачная и не обжитая ещё улица Калинина, сзади пустырь, заросший сурепкой, конским щавелем и дикой коноплёй, а сбоку – маленькие дворы и домики частного сектора с их палисадниками, кустами сирени, неистребимым запашком дворовых сортиров, вечерним лото во дворе тёти Луизы, её же курами, крашеными зелёнкой – «шоб Розка не покрала!» – и над всем этим голос то ли Эдуарда Хиля, то ли ещё кого «Хмуриться не надо, Ла-а-а-да!». Улица носила имя Циолковского. И мы жили там, на этой космической улице, носились по прогретой солнцем пыли в окружении кудлатых дочерей и сыновей собаки Найды, лопали тутовник и начищали зелёной кожурой грецкого ореха зубы, чтоб белее были. От кожуры оранжевыми становились наши десны и чёрными – подушечки пальцев.
А рядом была ещё Центральная больница, Централка, территория беззаконная, неподнадзорная. Она напоминала заброшенный сад с тёмными, углами, заросшими бурьяном. Под деревьями на травке делали намаз старики, и мы старались их обходить, чтоб не побеспокоить даже взглядом. Хотя все, конечно, были совершенными атеистами, и только Маринка верила в домовых, а Велосипедный Мага – в аждаху. Рядом с молящимися стариками стоял на невысоком постаменте Ленин. Одна рука его была протянута вперёд, ладонью вверх, и какие-то насмешники то клали в неё огрызок хлеба, то вешали авоську с пустой водочной бутылкой. А ещё среди деревьев особняком стоял маленький одноэтажный домик – морг. Мы становились на камень, что лежал под окошком, и заглядывали внутрь. Считалось особой доблестью «не забояться мёртвых». Мне хватило одного раза. На столе лежала длинная голая старуха в белом платочке. Платочек меня добил. Я сверзилась с камня и тут же от потрясения стала швырять в Велосипедного Магу твёрдыми как камень зелёными «абриками». Мага уворачивался и сквозь слёзы кричал «А мине не больно, курица довольна!». Это была первая встреча с неживым. Вторым стал дядя Акай.
Он жил в одном из частных домов. Его жена и три дочери были крутобёдрые, усатые, они даже когда просто разговаривали, казалось, что ругаются. А дядя Акай – щупленький и тихий, из породы добрых алкоголиков. Совсем лишний в этом семействе. Сидел обычно на камне перед своим палисадником, гладил ничейную собаку Найду и тайком от жены угощал инжиром нашу ораву. А однажды он пошёл среди ночи в нужник во дворе, и там у него прихватило сердце. Тогда возле дома поставили длинную лавку, на ней расселись важные старики в папахах. А у жены и дочерей были недовольные лица, будто сердятся на дядю Акая, что опять подвёл их – непарадно умер.
Кстати, очень скоро одна из дочерей вышла замуж за Чёрного Аташку. Немахачкалинцам не понять, но в нашем детстве Аташка Таркинский или Мага Чёрный были персонажами фольклорными: этими именами пугали, над ними смеялись, и было странно увидеть такого живьём. Аташка был весь заросший и «наблатыканный по самое не могу». Прикурив, легонько ударял ребром ладони по руке поднёсшего ему огонек приятеля, мол, саул, братуха! Среди наших пацанов это считалось особым дворовым шиком.
Однажды в поезде Москва – Сургут я по этому, типично махачкалинскому, жесту узнала земляка. Оказалось, что жил рядом, в посёлке Рыбников, и мы часа два проболтали в тамбуре, размахивая руками и перебивая друг друга.
Он помнил то, что прошло мимо моего внимания, например, как по улице Алиева ездили на рынок грузовики с арбузами. Перед колдобинами они притормаживали, и пацаны этим пользовались – запрыгивали в кузов и передавали полосатые тяжёлые арбузы девчонкам, бегущим следом. Или, как в конце 70‑х, его сосед, механик теплохода дядя Женя Гвоздёв, строил яхту для первой своей кругосветки. Она так прямо на балконе висела, на каких-то железных конструкциях, и все пацаны посёлка вились вокруг как осы. Из третьей кругосветки в 2008‑м Гвоздёв уже не вернулся. Погиб недалеко от берегов Италии.
У нас были свои яхты из скорлупы грецкого ореха, были и свои «берега Италии» – места опасные, гибельные. За домом, прямо у себя под окнами Меджидовы разбили огородик, и там зрели помидоры. Огромный соблазн. Но у окна всё время торчал их безумный дед и орал, если видел, что мы подходим слишком близко к его драгоценным «сливкам». А про ничейную бабушку, жившую в покосившемся доме-сараюшке в соседнем дворе, рассказывали, что она крадёт детей и делает из них начинку для пирожков. И что одна мама купила такой пирожок и нашла там дочкин ноготь! А ещё была Зуля. Коренастая, стриженая очень коротко она одевалась и вела себя как пацан. Мы как-то столкнулись с ней в Централке. Прямо под окнами психиатрического отделения. Мы туда бегали смотреть на психов и передавать им через решётку дядьджамбулатовы сигареты. Зуля явилась в сопровождении стайки таркинских пацанов и нас в момент загасила, такая в ней яркая злость плескалась. И мы с Джамой удрали, хоть и были старше. А Зуля с компанией остались и принялись швырять в «наших психов» камнями. Не знаю, что с ней случилось потом, слухи доходили, что ненавидела своё девчачье тело, перематывала бинтами грудь, чтоб не росла, вроде даже попытки суицида были. Не знаю, затерялась Зуля, как и её единственная подружка Луиза, которая лет с 12‑ти тащила на себе семью, играя по свадьбам на аккордеоне.
Махачкалинские свадьбы 60–70‑х… Тогда не снимали никаких залов, не принято было. Прямо во дворе разбивался шатёр и ставились длинные лавки, чтобы все-все соседи могли рассесться. Загодя закупали осетрину у знакомых браконьеров из Рыбацкого посёлка (у каждой уважающей себя семьи был знакомый браконьер), одалживали у соседей тарелки, вилки, ложки. Женщины пекли торты и пироги в больших жестяных банках из-под сельди, а детям позволяли вылизывать остатки крема с кастрюльных стенок. На эти громкие шумные свадьбы несли цветы и подарки, реже – деньги, ещё не принято было сдавать конверт специальной суровой тётке и записывать, кто сколько дал.
Ира Семендуева, пышнотелая, красивая Ира, выходила замуж в ярко-красном платье. Нам сказали, что у татов, горских евреев, именно красный – самый невестинский цвет. За Ирой на белой «Волге» с серебряным оленем на капоте приехал её голубоглазый Марик. Ира споткнулась, наступила на подол, платье где-то треснуло. Тётя Соня, присев на корточки рядом с дочерью, наскоро пришивала оборку. Солнце жарило. Подмышки у тёти Сони потемнели от пота. Тесное кримпленовое платье трещало по швам. Мимо неслись тётки с полными тазиками салатов. Музыканты наяривали поучительную песню про змею и девушку, которая сама виновата, дура такая, что её укусили, а бабушка Велосипедного Маги качала головой, шептала про сглаз и поправляла на ручке у младшего внука оберег, красную ниточку, а на ней – камушек с глазком.
Кстати, сглаз не сглаз, а на этом же месте я дважды пробивала колесо велика, как-то наткнулась на раздавленную собаку, а через много лет видела страшную молчаливую драку глухонемых. Рядом был их клуб, и они, человек 10, выкатились прямо с дискотеки разбираться. А с Ирой, кстати, ничего плохого не произошло: они с Мариком уехали в Израиль, и Ирина двоюродная сестра по имени Бриллиант тоже скоро уехала. И тётя Соня с ними. И сейчас на улице с космическим именем не осталось практически никого, кто бы помнил меня школьницей со сбитыми коленками.
_________________________________________________
Редакция просит всех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились старые фотографии, связаться с нами по телефонам: 67-06-78 и 8-988-291-59-82.
Фото из архивов музея истории Махачкалы и героев публикации
- 9 просмотров