Зейнал Бабаев, общественный деятель, (1930–1970 годы)
Моя бабушка по отцу (её Сария звали) рассказывала, что их дом стоял чуть ли не вплотную к крепостной стене. И она, ещё девчушкой, русским солдатам со своей крыши еду передавала. Я слушал, кивал, знал, что раз солдат, значит, голодный. Я же с 1937 года, войну помню, как солдаты домой возвращались, помню. Из нашего дома, из близких многие ушли на фронт, мамины братья ушли, соседи, вернулся только отец.
У нас как раз был мавлид, во дворе сидели люди, а один мальчишка, мой ровесник, сидел на коленях своего отца. И мне стало очень больно, что у него есть отец, а моего нет, не пришел с фронта. Я пошел в комнату, лег и заснул. И приснилось мне, кто бы вы думали, Сталин! Хлеб в то время давали нам такой: берёшь буханку в руки, а она рассыпается. А я вижу, как Сталин подходит ко мне и протягивает круглый каравай белого-белого хлеба. Я беру, разламываю его и с таким аппетитом ем. И слёзы у меня во сне текут от радости. Вдруг слышу шум-крик. Проснулся, выхожу на балкон, смотрю, а во дворе настоящий тарарам. Два участковых, папины друзья Джаалиль и Серьха, кричат: «Где Гамдулла?!». Это отца так звали. Бабушка говорит: «Слушайте, он на фронте, в отпуске был два месяца назад и опять ушёл». «Нет! – кричат. – Он сбежал! Мы будем его искать! Лучше сразу скажите, где он. Если найдём, то вы все будете наказаны»! Такой мандраж напал на всех. И стали они искать. Туда заглядывают, сюда заглядывают. А потом один открывает дверь в туалет и говорит: «Гамдулла! Выходи!». И выходит отец. Улыбается. Я онемел. Оказывается, они его случайно на вокзале встретили, и, чтобы разрыва сердца у всех не было, сами привели и решили так разыграть всех. Они до того разыграли, что бабушка отключилась. Начали брызгать водой, приводить её в чувство. Потом подняли её, все за стол сели, а я всё поверить не мог и про сон свой думал.
Жили мы небогато: был один осёл, одна корова (боялись вторую приобретать, чтоб налогом не обложили). На осле дрова возили из леса, с гор. Я сам много раз ходил. Кому ещё было делать?! Вся тяжёлая работа легла на мои плечи – отец после войны работать почти не мог. Он умер в 1954 году, молодым ещё. А ведь дед отца, бабушка рассказывала, дожил до 132 лет. И умер не от старости, а его застрелили, когда он верхом объезжал виноградники за крепостью.
Мама моя была у отца второй женой. С первой он развёлся по настоянию своей матери, которая говорила, что невестка плохо за её сыном смотрит и дома убирает плохо. Когда отец второй раз женился, бабушка радовалась, что, наконец, подобрала себе подходящую сноху. А когда я родился, то вообще все радовались сильно. Я единственный мальчик был в нашей династии, с меня пылинки сдували. Отец и мать баранов резали, плов готовили, людей звали специально, молитвы читали, просили Всевышнего, чтобы со мной ничего не случилось. Отец любил меня очень, дышал мною!
Помню, ему дали 10 дней отпуска. Он приехал домой, тут же забрал меня и мою сестру двоюродную, Самилю, и повел фотографироваться, чтобы карточку с собой на фронт забрать. Рядом со старым стадионом по Буйнакского жил Соломон, добросовестный такой, порядочный. Вот он фотографировал. Когда я в 1953 году в комсомол вступал, тоже к нему фотографироваться пошёл. А я учился в азербайджанской школе. Был отличником, звездой, а по-русски два слова сложить не мог. Говорю: «Дядь Соломон, нарисуй меня». Он удивился, но взял бумажку, карандаш. Я говорю: «Нет! Вот эту тряпку на голову и вот так». Еле он разобрался, что мне нужно.
Рядом с нашим домом мечеть была, ещё до Петра построили, называлась Кильса-мечеть (церковная мечеть). Когда петровские солдаты здесь стояли, то эту мечеть переоборудовали в церковь, чтобы они туда молиться ходили. Потом её вернули. Сейчас эта Товга-мечеть, мечеть Покаяния.
На магалах почти у всех были клички. Аяхялын – босоногий, Мойда – низкорослый, Кичальбаба – лысый, Охры – вор. Но никто на это не обижался. Южнее нас жили читчиляр – люди, которые занимались торговлей ситцем. А раньше здесь была династия, которая занималась мареноводством (бояхчиляр). На заре советской власти в районе клуба колхоза имени Жданова жил один мареновод. Он нажил немного добра себе, а тут Советская власть. Он улизнул отсюда и оказался в Париже, занялся опять мареноводством, прославился, разбогател. И ему поставили памятник (кербяла). В 70 годы из Франции пришло письмо, что он умер. Искали потомков, чтоб передать наследство, но все, понятно почему, отказались. А ещё была известная династия Мирзабековых. Их было четыре брата. Начались гонения на ханов, тогда два брата покинули Дербент, один женился на кумычке, написал себе «кумык» в паспорте, а другой женился на лачке, стал писаться лакцем. И так они спаслись.
Иногда люди находили в домах клады. В то время мужья были на фронте, дети, женщины оставались дома. Дома были старые каменные, вместо раствора глина. Дожди идут, всё обваливается, дома бросали, уходили, а дождь размывал грязь, и обнаруживались тайники. Что-то в революцию спрятали, что-то ещё раньше. В двух домах от нас как-то мужик в стене нишу нашёл. А там какие-то побрякушки золотые. Так жена его всё на себя повесила, вышла на улицу (не смогла утерпеть), и все узнали, что он нашёл клад. Забрали, наверное, – в советские времена нельзя было утаивать такое, надо было сдавать.
Были на магале и свои порядки, был совет старейшин, который занимался примирением, урегулированием отношений. Старейшины вмешивались даже тогда, когда девушка не хотела замуж выходить, уговаривали, ходили в дом. Они даже в суде выступали, руку на Коран клали, что тот-то не виноват, и этому верили. И воров заставляли вернуть украденное, а потом тащили в мечеть: поклянись на Коране, что ты этого больше не сделаешь! А если не исправится, то били палками.
Я был мальчуганом, когда одну женщину за аморальное поведение повесили на столбе соседи. Считалось, что тень падает и на них, что эта зараза может перейти и на их дочерей. А ещё помню, как в 1954 году на моих глазах начальник КГБ застрелил в упор зубного техника Мустафу. Застрелил в спину. Начальника звали Бахлул Бабаев. Это было на улице Ленина, рядом с инфекционной больницей. Там был небольшой базар, дровами торговали, в том числе и я. У Мустафы и этого Бахлула, он тогда был майором, произошла ссора. Бахлул хотел арестовать Мустафу, а тот не подчинился, повернулся и пошёл. «Стой, я тебе сказал!» – кричал Бахлул. Мустафа пытался бежать, а тот его пристрелил. Мы все испугались, разбежались. Бахлул был очень жестокий человек. Весь город его боялся.
Один месяц в году у нас на магале был траурным. Опасным лезвием делали надрезы, чтобы кровь шла, считалось, что мы делали это перед Богом. Мне делали так с трёх до семи лет. С семи до 14 кинжалом резали. Отец для этой процедуры из Казикумуха привез мне серебряный кинжал. В послевоенные годы в Дербенте служили солдаты со всего СССР. И вот они раз возвращаются в часть и видят, что мы ходим вокруг факела, бьём себя в грудь. Стоят, смотрят на нас, как на слонов в зоопарке. Меня кто-то толкнул, мол, объясни, что у нас тут происходит. А я владел языком плохо. Сказал: «Мы каждый год здесь собираемся, жжём костры, бьём себя в грудь, молимся Аллаху и проклинаем Гитлера». Про Гитлера они поняли. Один солдат раскрыл грудь и тоже стал себя бить. И женщины говорят: «О, смотри, он их за пять минут мусульманами сделал!». А я им: «Нет. Ещё обрезание нужно!».
Но у меня с религией было сложно. Я ходил к мулле Тахы учить Коран. Нас было человек 15–20. Сидели, поджав ноги под себя. А у муллы такая длинная палочка. Шлёп по голове – читай ты, шлёп – остановись. Если что-то не так, то наказывал нас. С потолка свисал такой крюк и блок, он подвешивал вниз головой и шлепал. Я такие вещи не терпел и как-то набил штаны золой, а штанины внизу завязал. Он меня бьет, а из меня зола летит. «Вон отсюда! – кричал он. – Не получится из тебя мулла!». А потом я вступил в комсомол и окончательно порвал с религией.
Я был активный, ярый сторонник Ленина, когда выступал на собраниях, всё время Ленина цитировал. И вот так ко мне прилипло прозвище. В 1965 году из Питера приехали друзья, на вокзале у таксистов спрашивают, как меня найти. Никто не знает. Наконец, один говорит: «Э, сказали бы сразу, что вам Ленин нужен!». И отвез их ко мне. Они смеялись: «Давно тебя знаем, но не думали, что ты Ленин».
А сны со Сталиным я до сих пор вижу. Однажды снится, что по тоннелю иду, пакет с мусором в руках, и вдруг вижу гроб без крышки. А в нём Сталин. Он говорит: «Что-то ты зазнался». Я хотел уйти, а он: «Мне все равно надо тебя забрать». А я ему: «Гроб же одноместный». И ушёл.
Рубрику ведёт Светлана Анохина
____________________________________
Редакция просит всех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились старые фотографии, связаться с нами по телефонам: 67-06-78 и 8-988-291-59-82.
- 18 просмотров