Гамзат Гамзатов, энергетик, 40–50-е годы
Отец мой Магомед Гамзатович Гамзатов родом из Согратля. Он закончил рабфак (кстати, учился вместе с выдающимся дагестанским учёным Расулом Магомедовым), затем был Дагпединститут, после окончания которого отец был назначен замдиректора этого же института по заочному обучению. Так что я родился уже здесь, в Махачкале. Тогда, в 1938-м, наша семья жила на Горке, в съёмной квартире на улице Краснофлотской. А в 1939-м, когда был объявлен набор в Красную Армию, отец, несмотря на бронь, которая у него была как у руководящего работника системы народного образования, пошёл добровольцем. Рядовым солдатом с должности замдиректора вуза. Вернулся уже после войны подполковником с 14 боевыми наградами. Тогда же, в 1939 году, наша семья перебралась в выделенную отцу просторную 4-комнатную квартиру, так что практически всё детство и юность мои прошли на Буйнакского, 6. Только недолгое время я прожил в Ботлихе у тёти Хадижат, старшей сестры моего отца. Она была женщина незаурядная, комиссар отряда по борьбе с бандитизмом в Ботлихе. Я называл её мамой и имя её дал своей дочке, такой же своенравной.
Вагонка, блок хаус, имитация бруса, доска пола http://leskarelii.com.ua/ вы всегда без проблем будете снабжаться этими материалами. Так вот, дом наш на Буйнакского был крепкий, основательный, он стоит до сих пор, и там до сих пор живёт семья моего младшего брата. Дом был горисполкомовский и жила там профессура – Байрашевский, Ростов, Аликберова, Доброхотов, Аникьян, лауреат Ленинской премии профессор Гусейнов Саид, один из руководителей группы по выведению тонкорунных овец, художник Джемаль, чьим именем названо художественное училище в Махачкале. Много громких имён, много замечательных людей. И они все были преданы своему делу. Помню профессора Дмитрия Соловьёва – высокий, худощавый, прямолинейный до резкости, он был фанатом математики и бесплатно читал обзорные лекции в 13-й школе.
За стол мы садились всей семьёй, и к обеду обязательно кто-то приходил: то соседи, то друзья или коллеги отца. А иногда по-соседски заглядывал Расул Гамзатов, ведь Союз писателей, который он возглавлял, располагался совсем близко, в двух шагах. Если мама готовила что-то особенно вкусное, как правило, такое случалось в праздники, обязательно шла угостить соседей. А они угощали нас. Соседка наша, Фатьма Гасановна, помню, очень вкусные пекла пирожки и пончики.
И хотя дом наш был, что называется, номенклатурным, мы, дети, никак на себе это не ощущали, на фоне сверстников не выделялись. Разве что игра в лянгу, одна и самых распространённых в городе, была у нас не популярна. Мы предпочитали волейбол. Площадка-то во дворе была, и мяч собственный дворовой (страшный дефицит в те времена) – тоже был, а вот когда в универмаге на Буйнакского купили ещё и волейбольную сетку, наступило полное счастье! Мы ходили на матчевые встречи даже в Первую Махачкалу, хотя такие встречи чаще всего завершались драками. Ну а в остальном мы жили, как и все мальчишки приморского города. Утром, даже не умывшись, в одних сатиновых чёрных трусах неслись на море, что в двух шагах, там и пропадали чуть ли не весь день. За 50 копеек нанимали лодку и ходили на ней в сторону мясокомбината или порта, прямо с камней ловили рыбу на удочки без поплавков, пальцем улавливая натяжение лески, бычков из-под камней голыми руками вытаскивали и загорали за лето до черноты. По вечерам прямо под окнами начинался большой городской променад. Это было очень удобно – высунешь голову, поглядишь, ходит ли внизу тот, кто тебе нужен (а тогда, как известно, по Буйнакского вечерами фланировал весь город), и вниз! А там уже поджидают друзья-приятели и можно попытаться прошмыгнуть без билета в кинотеатр «Темп» или подыскать ещё какое-нибудь развлечение. Например, пойти поглазеть в рыбный магазин, который располагался на первом этаже нашего же дома. Это был замечательный магазин. Слева от входа стояла большая бочка с чёрной икрой, ее зачерпывали пол-литровым половником и вываливали в кулёк из вощёной бумаги. И тут же посреди торгового зала – маленький бассейн полтора на два метра с живой плещущейся рыбой. В магазине остро пахло морем и рыбой, на мраморном пёстром полу сверкала перламутровая чешуя, а стены украшали фрески с могучими рыбаками, тянущими полный невод. Многие наши дворовые мальчишки мечтали вырасти и стать уличным регулировщиком. Как тот бравый регулировщик, что стоял на перекрёстке Буйнакского и Дахадаева, нарядный, в белой форменной рубашке. Кстати, после 6 вечера он уходил, и та часть Буйнакской, что ведёт к Городскому саду, перекрывалась, чтоб народу было где гулять. А зимой перекрывали Дахадаева. Вся улица превращалась в снежную горку, по которой, визжа и хохоча, съезжали вниз на Буйнакского и малышня, и взрослые. Весь город был там. В те годы в городе было много военнопленных немцев. Они, как правило, были заняты на строительстве. «Дом на Набережной», здание НКВД на площади Сталина тоже строили военнопленные, и нас туда тянуло как магнитом поглазеть на вчерашних врагов, страшных «фрицев». Как-то я отправился туда, надев отцовскую офицерскую пилотку. Наверное, она придала мне воинственности, но когда один из пленных мне что-то сказал, я расценил это... как резкость или грубость, в общем, не понравилось мне, и я бросил в него камень. Немец пожаловался конвоиру, но конвоир за меня вступился, может, из-за моей пилотки.
Отцу я об этом не рассказал. Не был уверен, что он примет мою сторону, честно говоря. Отец был строгий, и у него были свои твёрдые представления о правильном и неправильном. Помню историю, как он отправил меня в фирменный магазин «Табак» за папиросами. Магазин был недалеко, на нашей же улице, ближе к вокзалу, минут 10–15 на всё про всё. Можно было идти неспешно, разглядывать встречных, задержаться на минутку у гостиницы «Дагестан», там сейчас какой-то институт, здесь же раньше была остановка автобуса и стоянка такси (их всего две было на весь город, вторая у вокзала), и любопытные типажи встречались. В общем, приятная прогулка. Но случилась накладка. Отец курил «Казбек» московской фабрики «Ява» и других папирос не признавал, а в магазине оказались только ростовские. Вернуться домой с пустыми руками нечего было и думать. Так что я искал эти папиросы в вагоне-ресторане поезда Москва – Баку, а потом на автобусе отправился за ними в Буйнакск. Но и там не нашлось нужных папирос! И когда я всё же вернулся домой и протянул отцу ростовский «Казбек», купленный в махачкалинском «Табаке», то услышал: «Что ж ты за мужчина, если не сумел выполнить моё поручение?». Я не оправдывался. Я молчал и понимал, что и правда виноват, не справился. И никакие «объективные причины» вины с меня не снимали. Вот такое нам давали воспитание. А сейчас я немножко отклонюсь от темы и скажу о том, что меня волнует. Пафос сейчас не в моде, в современном обществе человек, говорящий с пафосом, то есть страстно, взволнованно, оказывается мишенью для насмешек, ведь любая искренность уязвима. Но тут кроется страшная ловушка: опасаясь, что нас могут высмеять, мы подстраховываемся, не решаемся говорить о важном серьёзно, стесняемся дрогнувшего голоса. Мы привыкаем занижать высокое, сначала только на уровне речи, а со временем неизбежно и в собственном сознании. И в результате – мир, окружающий нас, мельчает, и мы сами собственными руками запускаем процессы, которые приводят к обесцениванию таких понятий, как патриотизм, гордость за свой народ, чувство причастности к нему и к своему времени. Пусть мои слова кому-то покажутся патетическими, но я скажу: этот город построен руками наших современников. Мы все причастны к его славной истории. Мы можем и должны гордиться этой причастностью.
Мы часто жалуемся, мол, город хаотично застроен, не организован, где-то неправильное архитектурное решение исказило его лицо, но если задуматься… Это ведь был маленький заштатный городок с населением в 30–40 тысяч, а сейчас тут живёт порядка 700 тысяч человек. Мало того, Махачкала стала экономическим и общественно-политическим центром развития всего Дагестана. Это, наверное, звучит как-то слишком абстрактно, но вы только представьте. Здесь же были солончаки, пустая земля, на которой не росло ничего, кроме перекати-поля, а потом люди взялись за лопаты. И за несколько месяцев проложили канал им. Октябрьской революции, КОР. А это же артерия, питающая водой весь город. Отличившихся на строительстве канала поощряли отрезами бязи и пятью рублями. И вот с этого времени город стал стремительно развиваться.
Загудели заводы, зашумели новостройки, всюду замаячили клювы башенных кранов, и наше махачкалинское яркое небо проколола игла телевышки. И всё это за какое-то до смешного короткое для истории время, за 40–60 лет. Одновременно с этим люди нашего поколения строили Каспийск, Избербаш, Южно-Сухокумск, 11 гидростанций, десятки заводов и фабрик. Послушайте, если это не повод для гордости за своих современников, за своих сограждан, то что вообще может быть поводом для того, чтобы гордиться своим народом?!
ФАРИЗА муртузалиева (Исрапова),
энергетик, 60–70-е годы
Детство моё прошло в доме по Батумской, 4 или, как его ещё называли, «дом за музеем». Двор там был закрытым, мне кажется, что я помню ворота. Двор делился на верхний и нижний. Нижний – там стоял наш дом, трёхэтажный, 21-квартирный. Верхний был застроен частными домиками, и ещё там были каменные двухэтажные сараи. Мне казалось тогда, что жители верхнего двора живут гораздо веселее, чем мы. У нас двор был заасфальтирован, а у них нет. Это, кстати, позволило в 1970-м году, во время землетрясения, поставить на верхнем дворе палатки. А в обычное время там стояла машина «Победа» соседа А., который лежал под ней в свободное время.
В нашем сарае лежали литературные журналы, которые всю жизнь читал мой папа, старые стулья с соломенными сиденьями. У стульев были очень красивые блестящие гнутые спинки и ножки. Ещё там были всякие деревянные обломки, то есть дрова для титана и пустые бутылки в ящиках. Сосед с верхнего двора, Серёжа Л. (не хочу называть фамилий), всё время совершал набеги на наш сарай. Его интересовали бутылки, которые можно было продать. Мама говорила его бабушке: «Тётя Дуся, пусть Серёжа зайдёт в сарай и заберёт всё, что ему нужно, но не ломает замок». Но что это за приключение – зайти в сарай под чьим-то наблюдением и что-то вынести? Я Серёжу очень понимала.
Жизнь у семьи Серёжи была не как у всех моих тогдашних знакомых – родители там были пьющие. Кроме Серёжи, там были ещё дети: старший брат Жора, сестра Валя, брат Иван и сестра, её имя сейчас не вспомню. Их маму я помню – Женя, – худая женщина с морщинами и накрашенными губами. Может, она и её муж были на войне? Кстати, мне кажется, что у моего папы к этим людям было какое-то странное отношение. Сопереживающее.
Летом в нашем нижнем дворе всегда устраивали ремонты. То мои родители и наши соседи что-то ремонтировали в квартирах, то домоуправление устраивало глобальный ремонт – замену или чистку батарей, труб, побелку-покраску квартир. Помню, как наш сосед З. спрашивал у мамы, почему же рабочие к нему не приходят. Мама ответила: «А вы их кормите?». Он удивился: «А их надо кормить?». Мама развела руками, вспомнив молодого рабочего Валеру, который лопал пельмени у неё за спиной, не дожидаясь, пока позовут к столу. Маме было важно иметь хорошие отношения с теми, кто делал у нас ремонт. Она обычно узнавала про них разные интересные истории, которые потом пересказывала папе. Благодарила она всех одинаково – деньгами и спиртным, коньяком или водкой.
В тот раз ремонтировали что-то серьёзное, и рабочие лазили на чердак. Было их трое, все между собой родственники, по крайней мере двое – отец и сын. Невысокие, худощавые. Для полноты картины уточняю, что они были непьющие, по национальности таты.
Как-то, как потом рассказывали наши соседки, Жора Л. уличил сестру Валю во флирте с самым молодым рабочим и решил призвать «обидчика» к ответу. Нетрезвый Жора встал рядом с лестницей, ведущей на чердак. В руках у Жоры был гаечный ключ. Он призывал врагов (то есть рабочих), которые в это время были на чердаке, криком: «Жидовня, выходи по одному!». И самое смешное в этой ужасной сцене – что они выходили, то есть вылезали из этого люка, именно по одному. И ему было очень удобно стучать этим своим ключом каждому по голове.
И вся эта окровавленная компания спустилась к нам на первый этаж смывать кровь в ванной. Мама кинулась увещевать Жору: «Ну, как же ты мог?». В это время приехала милиция. Я помню: захожу во двор, Жору забирают милицейские люди. А наверху (это начало верхнего двора, рядом с сараями) стоит соседка Зина и кричит что-то обличающее Жору, как будто боится, что его пожалеют и оставят, не заберут. Зина была смуглой, красивой молодой женщиной, но редко появлялась во дворе днём. Она и её подруга Нина были проститутками, самыми настоящими. Обычно они договаривались с солдатами (военкомат-то у нас под боком) о встрече прямо под балконом моего дедушки.
У Зины был ребёнок, вечная обида на жизнь и мать, тоже смуглая, с очень приятным, но каким-то мятым лицом. Мать Зины – то ли иранка, то ли азербайджанка – по-русски не знала, поэтому посидеть с соседками на лавочке не выходила. Это лишало соседок удовольствия лицемерно посочувствовать ей и поговорить на тему сомнительного рода занятий дочери. А сама мать к этим занятиям относилась с абсолютным безразличием.
Впрочем, и со стороны соседей никакого особого осуждения Зины и Нины не было. И мы, дети, относились к этому просто. Как к ещё одной стороне жизни. Не «хорошей», не «плохой», просто другой. И нас, во всяком случае девочек, гораздо больше интересовало, кто всё-таки самый красивый мальчик во дворе: Серёжа Оленеченко (они жили в 3-м подъезде) или Камиль. Камиль с его голубыми глазами был похож на актёра французского кино.
Дети нашего двора учились в разных школах: в 1-й, во 2-й, 3-й и 13-й. Про третью все знали, что она находится «на горке», рядом с тюрьмой, и отчасти поэтому она считалась, как сейчас бы сказали, не совсем престижной. А между оставшимися тремя школами шло постоянное соперничество. Но я-то знала, какая школа лучшая.
Когда я думаю о своей школе, перед глазами не нынешнее застроенное пространство на углу Ленина – Дахадаева, а наш школьный двор за старым школьным забором в крупную клетку по диагонали, и по этому двору гоняют мяч мои одноклассники. За 10 лет я прошла почти все классные комнаты нашей школы. И изучила разные парты, на которых история отложилась слоями краски.
Помню парту в физическом кабинете, где стройными столбиками был записан Есенин, стих из «Москвы кабацкой». На другой парте, в нашем 10-м классе, были тексты песен на английском Демиса Руссоса. Он тогда был очень популярен.
Хотя просто глупостей было написано гораздо больше.
У нас очень красивая школа была. Понимаю это сейчас, когда не могу вспомнить других таких зданий, с такой красивой плиткой внутри, с такой широкой лестницей, перилами, пролётами. Такого портрета Уллубия Буйнакского тоже не помню. Портрет был большой. Уллубий Буйнакский был красивый.
Помню, как забегала в гости к Лене Абрамовой, она жила в частном доме прямо напротив школы, на Ленина, только бульвар и две дороги перейти. Это место многие помнят, там очень долго был фотосалон, за стеклом стояли фото детей и девушек, мужчин было мало, но встречались колоритные лица. Кстати, когда в нашей 1-й музшколе нам стало не хватать места, уроки музлитературы проходили в частном доме на Ленина. Рядом с той же «Фотографией», но с другой стороны. В доме этом прямо на стенах были нарисованы акварели, не знаю, что за техника, но это были как будто картины, какие-то пейзажи, больше морские. Только ещё в одном месте я видела подобное – в квартире художника Муэтдина Джемала на Буйнакского. В комнате его старшей дочери Ляли (так её называли все знакомые и родные) на стене была нарисована изящная женская головка.
В 9–10-м классах я стала как-то замечать то, что раньше было просто обычной жизнью вокруг. Думаю, что многие помнят абрикосовое дерево на бульваре, напротив бывшего музучилища. Потом его спилили. Почему-то именно его жалко. Весной оно очень красиво цвело, росло не прямо, а склонившись, как над водой. Какие-то мелочи делали жизнь удивительной. Чисто вымытые окна в классе, например. Они были большими, и когда их открывали, в класс будто врывалось дыхание города, его звуки и запахи. И главным среди них был неизменный запах моря. Я не знаю, как его описать, как рассказать, насколько он становится незаметным и привычным, если помнишь его с рождения, и как тоскуешь по нему в других городах.
Рубрику ведёт Светлана Анохина
_________________________________________________
Редакция просит всех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились старые фотографии, связаться с нами по телефонам: 67-06-78 и 8-988-291-59-82.
Фото из архивов музея истории Махачкалы и героев публикации
- 26 просмотров