Тяжела и неказиста жизнь простого журналиста. А вы как полагали? Что хлеб этот сладок и легок, и все у нас чики-пуки? Стойте здесь и слушайте сюда!
Было время, когда мое бойкое перо не тревожило ваш сон. Сама я тоже спала, даже на работе, где пробовала себя на шибко интеллектуальном поприще — «польты» развешивала. Но карьерный рост в качестве Заслуженной гардеробщицы как-то не слишком грел душу и сердце. Хотя меня и помянули в титрах, предваряющих любимый фильм здешних интеллектуалов «Главные песни по любому — 2». Разглядев на большом экране собственное имя, я просекла, что теперь надобно соответствовать. Внутри головы зашебуршилось честолюбие, и, бросив гардероб, я поскакала в журналистику. Скакала, скакала и допрыгалась.
Первыми о трудоустройстве прознали соседи. Когда в пятый раз соседская пожилая бабушка, ухватив меня за штанину, затребовала, чтобы наша газета дала оторваться коммунальщикам за извечную лужу во дворе, стало ясно, что улыбка у жизни кривая. Объяснять, что это не мой профиль, было бесполезно. Приходилось рысью нестись мимо бдительной старушки. Она хуже бегала, а потому лишь ласково материлась мне в трусливую спину и метко плевала в лужу. Лужа незлобиво улыбалась и продолжала быть.
Вторым кошмаром в моей журналистской судьбе сделались отставные военные люди. Они хватали меня за пуговицу и интимно дышали устойчивым перегаром. Приходилось смирно висеть на этой пуговице и выслушивать заманчивые предложения. Из 10-ти отставников 7 мечтали осчастливить человечество своими мемуарами, а трое это уже проделали. У большинства даже папочки есть. Те еще, с ботиночными шнурочками. А в них листики с корявыми буквами, где расписана героическая биография. Для пущего воспитания «трудных пидаростков». Именно так называл предполагаемых читателей своей книги бравый бывший подполковник МВД, суя мне в физиономию безграмотные каракули. «Все уже готово к печати, разве запятые расставить», — утверждал этот добрый человек. Стиль и слог были таковы, что запятые смотрелись архитектурными излишествами. А уж, скука какая! Смертная!
В отношении веселости изрядную фору отставникам даст иная категория. Урки. Любой, погоревший на краже палочки от «Чупа-Чупса», считает своим долгом поведать о блатной романтике. Отсидельцы врали сказочно и живописно, но уже со второго раза проявилась весьма убогая схема: изменщица-подруга, суки-менты и бла-а-родный вор. И действительно «бла-а-родный», ведь если отставники, заводя речь об оплате моего труда, хлопотали лицом и шептали невнятное «не обижу», то урки щедро размахивались «гонорар — пополам!». Жаль, ничего не могу сказать о том, как держатся обещания. Ни одного предложения, «от которого не можно отказаться», — не приняла. Смогла.
Но все это оказалось еще цветочками. И редакционная цензура, в общем-то, вполне победяема. Но существуют какие-то закупорки в мозгах соплеменников, которые кажутся мне непреодолимыми. Как поступает простой смертный, если его разъярит публикация? Плюет на газетный лист, затем трясет им перед домашними, бежит к соседям и трясет там, снова плюет и засыпает, планируя непременно купить следующий номер для очередной эмоциональной вздрючки. Самые импульсивные натягивают портки и отправляются подискутировать с журналистом. Так, по коридорам нашей редакции два дня шмыгал тщедушный, но воинственный юноша, солист группы «Масштаб», выискивая Басиру Абдулатипову , барышню нелестно о нем написавшую. Не иначе, как поблагодарить желал.
А какое количество народа охотилось за мистическим неуловимым Казантипом! Мол, порушил, гад, бизнес-карьеру, реноме измял хамскими казантипьими лапами. И нет, чтобы спасибочки сказать парню. В столицах народ из шоу-бизнеса, подогревая интерес к своей персоне, заказывает медиа-скандал. И промежду прочим, нанятым для этих целей журналистам нехило башляют. Вот, где житуха! А у нас совершенно забесплатно тот же Казантип делает людям рекламу! Вот прочтет кто его ядовитый текст и тут же помчится в обхаянный клуб взглянуть с понятным любопытством: неужто и вправду сплошной разврат! Заведению опять-таки прибыль. Мало того, можно ведь обидеться и тиснуть опровержение в той же газете, где расписать во всей красе и себя любимого, и свой клуб. Но все эти блестящие перспективы нашим народом не рассматриваются. Либо говори хорошо, либо молчи в тряпочку. Как о мертвых...
С этим явлением сталкивались журналисты и до меня. В частности, барышня по имени Заира Магомедова. Она прославилась в веках тем, что была всенародно ненавидима за острый язык, критический склад ума и избыточную эрудицию, что закономерно раздражало население. В своих текстах она нагло сыпала какими-то небывалыми словами, и все поголовно впадали в ступор. «Кватроченто» — это где же такое видано? Оно ядовитое? За эту «кватроченту» я залюбила ее немедленно, а «персонификация» вызвала у меня экстатические судороги. Родным повеяло.
И был день, и была пицца, а передо мной за столиком сидела всамделишная Заира, и я задавала ей «больные вопросы». Но ответить на них она не смогла, и никто не смог. И статья моя о ней, которая должна была называться «Паршивая овца», потому и осталась ненаписанной. Теперь те же самые вопросы со всей своей очевидностью стоят передо мною и, видимо, никем и никогда не будут разрешены.
Первый из них — «Тварь я дрожащая или право имею?». Копаясь в культурных завалах, могу ли я о чем-то отозваться со сдержанностью, без восторга и что мне за это будет? Со многими деятелями культуры у меня связаны ностальгические воспоминания. До последнего времени я воспринимала их как приятелей юности и в отрыве от их профпригодности. Как написать то, что я думаю о, не к ночи будь помянутых, «Главных песнях-2», если многие из «Бродяг» мне по-человечески милы, а гордый профиль Карена Мкртчяна месяц и три дня тревожил девичий сон?
Писать с оглядкой на друзей — терять уважение к тому, что делаешь. Писать то, что думаешь — терять друзей. Не простят. И на следующий прогон, показ, презентацию — фиг позовут. В городе журналистов, как собак нерезаных, а культурных событий— с гулькин нос. Как балансировать? Это, товарищ Гамлет, вопрос посурьезней вашенских будет. А второй неразрешенный вопрос: «Для кого я пишу?» Много раз приходилось слышать о необходимости ориентироваться на «среднего читателя». Я этого «среднего» в глаза не видела, руками не щупала, но верю ответственным товарищам, что он существует. А потому написала ему письмо.
Здравствуй, дорогой незнакомый «средний» читатель! Ты тревожишь мое сердце, как антрополога снежный человек. Ты — загадка посложнее, чем первичность курицы или яйца. Вот уже сколько времени я думаю только о том, каков ты. Чем ты пахнешь, что ешь по утрам, сколько тебе лет? Знаешь ли ты слова, кроме «бабки», «пошли все» и «овца»? Я верю, что тебя оболгали злые люди, вычеркнувшие из моей статьи слово «либидо», уверяли, что не поймешь. У тебя оно есть, это самое, которого ты не поймешь? Наверное, есть…Можно я расскажу тебе о том, чего ты не знаешь? Ничего, если я воспользуюсь словом, которого ты не слышал? Поверь, я не выпендриваюсь, просто, мне хочется написать ярче. И когда сама натыкаюсь на неизвестное слово, так же, как и ты, злюсь. А потом лезу в словарь. Если у тебя словаря нет, я подарю тебе свой. Ведь для тебя я готова на все. А еще мне нравится эта работа. На этом прощаюсь, надеюсь на взаимность. Твоя навечно.
P.S. Тут про меня недавно коллеги-журналисты заглазно сказали, что, мол, не без способностей, но с та-а-акими понтами. Так ты ж не верь. Наговаривают они. Это не понты. Это — бюст, спасибо маме. Если не в лом — пришли фотку. ]§[
- 4 просмотра